Хотя воины Клана редко теряли присутствие духа, комната погрузилась в мрачную тишину. Объявленная Каэлем Першоу новость о том, что значительная часть их сил, так и не успев вступить в бой, уничтожена Кланом Волка, никак не способствовала появлению обычного перед боем энтузиазма. Несколько человек продолжали пристально смотреть на Эйдена, который чувствовал, что краснеет. Это было даже позорнее, чем Черная Лента на его груди.

Каэль Першоу объявил, что все свободны, и воины начали выходить из зала. Затем командир базы громко сказал:

— Командир Хорхе, вы останетесь здесь.

Когда комната опустела, Каэль Першоу кивком головы показал ему на стул и со спокойной угрозой в голосе проговорил:

— Садитесь.

Эйден заколебался, но командир базы вдруг грубо толкнул его по направлению к стулу. Это случилось так неожиданно, что Эйден чуть не упал. Восстановив равновесие и услышав повторный приказ сесть, он повиновался. Бросить вызов, оставшись стоять, было бы глупостью, поскольку тогда командир базы принялся бы толкать его по всей комнате, а он бы никак не смог бы ответить этому мерзавцу.

Сам Каэль Першоу присел на край стола — это позволяло ему смотреть на Эйдена сверху вниз и тем самым как бы подчеркивало его власть. Полковник славился способностью подавлять подчиненных.

— На этот раз ваше подразделение не будет участвовать в бою.

Он внимательно посмотрел на Эйдена, с удовольствием ожидая проявлений гнева, который должны были вызвать его слова. Однако лицо Эйдена осталось спокойным и непроницаемым.

— У меня есть для вас другое задание, — сказал Каэль Першоу.

На лице Эйдена не дрогнул ни один мускул, хотя в душе его бушевал пожар и ему стоило больших усилий спокойно усидеть на стуле. То, что Першоу давал другое задание, особенно теперь, когда так не хватало людей, лишний раз говорило о крайне низком престиже вольнорожденных на станции.

— Но сэр, при всем должном к вам уважении, ваши силы уже слишком ослаблены, и...

Першоу безнадежно вздохнул, затем так тихо, что его не было слышно и за пару шагов, проговорил:

— Я спишу это на то, что вы просто не привыкли к Черной Ленте. Вольнорожденный и в обычной ситуации не должен возражать своему начальнику, не спросив у него разрешения, что тем более невозможно, если он носит Ленту. Однако я посмотрю на это сквозь пальцы и отвечу на ваш очевидный протест. Конечно, я сделаю все, чтобы выиграть сражение, но, честно говоря, я скорее бы послал против тринария Двилта Радика звено вернорожденных, чем допустил на поле боя хотя бы одного «вольнягу». Вы поняли? Ведь вы «вольняга», не правда ли?

Каждый раз произнося своим негромким голосом презрительное словечко «вольняга», Першоу особо выделял его. Так он старался еще больше оскорбить Эйдена, которому стоило огромного труда не выложить полковнику всю правду. Удерживала его только та мысль, что если уж рассказывать кому-нибудь о своем верном рождении — а последствия могли быть просто ужасны, — то не этому отвратительному типу.

Ненависть к Каэлю Першоу наполняла Эйдена, и он вдруг осознал, что позволяет себе эмоции, несовместимые с честью воина Клана. Воины часто возмущались поведением друг друга, но истинная ненависть встречалась редко. Воины Клана старались не поддаваться низменным инстинктам, зная, что это может нарушить согласованность действий в бою. Гордость за свое подразделение являлась важным объединяющим фактором, а любая ненависть никак ей не способствовала. Во время воинского обучения колетов специально тренировали подавлять в себе ненависть. Если же все-таки какая-нибудь ссора возникала между воинами, то конфликт решался в Кругу Равных. В случае, когда оба воина оставались после поединка в живых, их побуждали исполнить Шуркай, чтобы у них не оставалось уже никаких злобных чувств.

Но Эйдена Шуркай никогда не удовлетворял. Еще кадетом он узнал, что такое настоящая ненависть. Он ненавидел своего офицера-наставника, Сокольничего Джоанну. Если бы он увидел ее сейчас, то вместо приветствия, наверное, задушил бы. Однако еще больше ему хотелось сомкнуть руки вокруг шеи другого офицера из далекого кадетского прошлого. Им был командир Сокольничих Тер Рошах, тот самый человек, которого он, Эйден, по иронии судьбы должен был благодарить за то, что вообще стал воином. Рошах предоставил ему вторую попытку на Аттестации после провала на первой. К несчастью, чтобы совершить такой из ряда вон выходящий поступок, Тер Рошаху пришлось подстроить гибель подразделения вольнорожденных. После этого он заставил Эйдена взять имя одного из них. Погибший кадет по имени Хорхе обладал большими способностями и, без сомнения, мог хорошо пройти Аттестацию. Убийство, сегодняшний позор, все то, что произошло, заставляло Эйдена ненавидеть Рошаха еще больше, чем Першоу или Джоанну, даже больше, чем врага на поле боя, — настоящий грех для истинного воина Клана.

Если бы он признал свое подлинное происхождение, то, совершенно определенно, перестал бы быть воином. Правда, и Рошаха утянул бы за собой. Однако Эйден не считал, что радость увидеть Рошаха осужденным и казненным стоит риска потерять жизнь самому. Самое малое наказание, на которое он мог рассчитывать, — это перевод в низшую касту. Он уже некоторое время работал техником после того, как провалился на первой Аттестации, перед тем, как стал жить под чужим именем. Эйден знал, что никогда не сможет вновь вернуться на этот уровень общества Клана. Это тоже отличало его от обычного воина. В обычаях Клана было получать удовлетворение от любой работы или занятия. Неудовлетворенным просто не находилось места. И, честно говоря, очень немногие люди были недовольны своей жизнью в Клане. Эйден временами думал, что его преследует какой-то злой рок, и это тоже было не в духе Клана. Такие мысли стали приходить ему в голову после тайного чтения книг. Рок наделил его склонностью к размышлениям, врожденным беспокойством и — в завершение — сделал лже-вольнорожденным. «Вольнягой», как беспрестанно повторял Першоу.

Порой Эйдену казалось, что судьба, которая до сих пор вела его по бесплодным дорогам, сотворила чудо, подобное тем, о которых он читал в мифах. В одном рассказе скульптор создал статую женщины, и она ожила. Что касается Эйдена, то судьба своими умелыми руками вылепила из него вольнорожденного. Наверное, теперь он и есть настоящий вольнорожденный. И ему никогда не вернуть свой прежний статус. Как будто он ожил в чужой касте и окаменеет, если вернется в свою.

Плохо было то, что теперь Эйден и думал, как вольнорожденный. Он столько прожил с ними, что стал ими даже восхищаться: особенно его радовала их способность отлично сражаться, несмотря на все презрение вернорожденных, лившееся на них дождем после каждой битвы. Их стремление к усовершенствованию своих боевых качеств, их способность управлять боевыми роботами порой просто поражали. И единственной наградой за все, что они делали лучше многих вернорожденных, были несколько небрежно написанных слов в похвальной грамоте. Чтобы создать хоть какой-то противовес холодному презрению вернорожденных, вольнорожденные поддерживали между собой теплые, дружеские отношения, и это все больше нравилось Эйдену. Вольнорожденные не так сдержанны в общении друг с другом, как вернорожденные. Кроме того, они всегда находили повод пропустить рюмочку или ущипнуть деревенскую девчонку — гораздо чаще, чем ограниченные своей социальной ролью вернорожденные. Клан на все это смотрел сквозь пальцы.