прочь выпить. Вот он и состоит в певческом ферейне и еще в каком-то… увеселительном… И когда…

— Все социал-демократы веселые?

— Все ли соц?.. Не знаю. Нет, не думаю, чтобы все. Вот, например, Флеш. Он ведь тоже социал-демократ. Разве он веселый? Не пьет, не курит и почти никуда не ходит. А твой дядя Карл промотал все отцовское наследство. И когда у него ничего не осталось, он сделался социал-демократом.

— Социал-демократы хотят все разделить, верно?

— Да, всех остричь под одну гребенку: чтобы не было ни бедных, ни богатых и у всех было бы поровну.

— Фу, какое безобразие! — возмущенно воскликнула Агнес. — По-моему, это непорядочно, сначала все промотать, а потом требовать, чтобы другие с тобой делились.

— Такие уж эти социал-демократы… Незадолго до войны дядя Карл, говорят, стал хорошо зарабатывать, и ему неплохо жилось. Он открыл табачный магазин, а его сын — тот самый Вальтер — поступил в Городской театр. У него будто бы хороший голос.

— В Городской театр? Он ведь еще совсем мальчик.

— Да, он был тогда еще ребенком. Ведь в Городском театре играют иногда и дети.

— Значит, он артист! — воскликнула потрясенная Агнес.

— Ну, не знаю. Так уж сразу и артист, — с сомнением в голосе сказала мать.

— Ага, понятно! Вот он и делает доклад о немецкой песне.

Мать ничего не ответила и продолжала чистить картофель.

Агнес тоже замолчала и задумалась. В ней зрел тайный замысел. Она сказала:

— В сущности, очень интересная семья, эти Брентены. Ты со мной согласна, мамочка?

Мать и на этот раз ничего не ответила дочери.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Большой родительский вечер…

В украшенном цветами нарядном зале Дома партий сидела благоговейно-внимательная публика, главным образом матери, одни постарше, другие помоложе. Их сыновья и дочери, члены нейштадской молодежной группы, теснились в глубине зала: стулья предназначены были для родителей, а их пришло больше, чем рассчитывали.

Вальтер кончил свой доклад; горячие аплодисменты, которыми его наградили слушатели, стихли не скоро. Грета Бомгарден, староста группы, поднялась, одобрительно подмигнула раскрасневшемуся от напряжения, волнения и радости Вальтеру и, обращаясь к «дорогим родителям и друзьям Союза рабочей молодежи», объявила пятнадцатиминутный перерыв, после которого, сказала она, начнется художественная часть.

Вальтера окружили друзья; все наперебой уверяли его, что он прекрасно говорил, что многое даже для них было открытием, а уж для родителей и подавно.

Грета украдкой крепко пожала Вальтеру руку. Только лучший друг Вальтера Ауди Мейн, торговый ученик, поморщился и скроил неодобрительную гримасу.

— Да-да, — сказал он, — мне очень жаль, но я вынужден влить ложку дегтя в этот мед успеха. Слишком много страстности. Неуместный подъем. Такая тема требует сухо-научного, делового, я бы сказал, академического подхода. Ты же говорил о гердеровском сборнике народных песен, словно хотел воодушевить слушателей на революцию.

Все горячо возражали Ауди. Пусть критикует по существу! Прижатому к стене оппоненту пришлось сказать: по своему содержанию доклад вполне приемлем.

В коридоре, в одной из оконных ниш, заместитель председателя комиссии по рабочему просвещению отчитывал руководительницу группы, Гертруд Бомгарден, в таком же возбужденном, далеко не академическом тоне:

— Поверьте мне, товарищ Бомгарден, все это кончится скандалом. Чистейшее пораженчество. Совершенно в духе этого помешанного — Либкнехта. Доиграетесь до того, что молодежный союз запретят, и все тут. Чем такая история угрожает нашей социал-демократической партии — мне вам объяснять не приходится. Я обязан доложить об этом комиссии по просвещению. И от вас потребуют ответа.

— Не пойму, товарищ Францик, с чего вы так горячитесь. Видите ли, я сначала тоже опасалась. Но потом подумала, что у нас, социал-демократов, есть свой долг…

— Который вы грубо нарушили. И я…

— Товарищ Францик, ведь не публичное же это выступление.

— Кто вам сказал, что не публичное, товарищ Бомгарден?

— Это родительский вечер!

— На который каждый мог прийти. Если военные власти послали сюда своего наблюдателя, то вашей группе конец. И думаю, не только вашей группе.

— Ну-у, товарищ Францик, все обойдется.

И Гертруд Бомгарден продолжала терпеливо уговаривать этого разволновавшегося человека, увлекая его подальше от собравшихся, которые уже начали поглядывать на них с любопытством.

Сквозь тесное кольцо молодежи протиснулась девушка. Она потянула Вальтера за рукав:

— Я хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз.

Вальтер удивленно взглянул на нее:

— Пожалуйста!

Он прошел к окну, и незнакомка последовала за ним.

— Очень прошу извинить меня, — начала она, глядя на него с искренним восхищением. — Я только хотела попросить у вас текст одной песни, о которой вы упомянули в своем докладе. Той, что начинается словами: «Ужели в расцвете я жизни умру?..». Вы не откажете?

— Что вы! С удовольствием!

Вальтер вытащил из своих записей текст песни.

— Вот, возьмите. Для себя я еще раз перепишу.

— Спасибо! Да, вот еще что… Ведь мы с вами родственники, но до сих пор даже не были знакомы. Моя фамилия тоже Брентен. Агнес Брентен. Вы мой двоюродный брат.

Вот потешная неожиданность! Двоюродная сестра, о существовании которой он и не подозревал. Изумленный Вальтер, широко открыв глаза, разглядывал эту поразительно бледную девушку. Одна из Брентенов. Он смущенно молчал.

— Вы… Ты и не знал, не правда ли? Я тоже ничего не знала, и только случай… Отцу, конечно, неизвестно, что я здесь, ведь он против социал-демократов. Я же… одна песня мне особенно понравилась.

Вальтер чувствовал, что надо наконец заговорить и ему, — но о чем? В смущении он бормотал какие-то общие фразы. Он очень рад… Он ошеломлен… Он просит ее еще когда-нибудь заглянуть к ним, народ они веселый, наперекор войне и всему прочему.

— Да, я вижу, — отвечала она. — Мне все здесь понравилось: и доклад, и люди — все. Но часто я приходить не могу, не то отец узнает.

— Вот еще! С желаниями отцов считаться нечего, — живо воскликнул Вальтер. — Дожидайся от них чего-нибудь путного!

— Верно. Ах, я бы с удовольствием поговорила с тобой подольше. Если ты не возражаешь.

— Ну конечно нет. Я буду очень рад.

II

Одной капли достаточно, чтобы переполнить чашу. Капля эта ничем как будто не отличается от остальных, и все же она особенная. Родительский вечер, устроенный нейштадской молодежной группой, был такой особенной каплей среди капель-донесений, полученных штабом IX военного округа Гамбург-Альтона.

На следующее же утро на столе председателя объединения профессиональных союзов Луи Шенгузена лежал большой пакет с хорошо знакомой ему желтой полоской и надписью: «Секретно! Только для служебного пользования».

Вряд ли это что-нибудь утешительное. Приглашения, например, или одобрительные отзывы, благодарности сообщались по телефону; пакеты же обычно сулили какую-нибудь неприятность. Черт его знает, что там