Он смотрит на меня без выражения:

– Ты должен ненавидеть стрелять. Только тогда твой выстрел будет верным. Без эмоций. Только необходимость. Только в цель. Хороший стрелок ненавидит стрелять. И ты будешь ненавидеть. Это я тебе гарантирую.

В кабинете лингвиста мерно гудит вентилятор. Много приборов со светящимися дисплеями, карты на стенах. Удивительно мало книг. Мне представлялось, что лингвист только и делает, что листает словари. Но вместо словаря на столе ноутбук. Лингвист, дама пятидесяти с небольшим, с платиновыми, почти белыми, уложенными тщательнейшим образом волосами, кивает мне царственно:

– Присаживайтесь, Калуга.

Кресло только одно, спинка закинута слишком сильно назад, так что устроиться в нем можно только полулежа, и я опускаюсь на краешек, скромно сложив руки на коленях.

– Устраивайтесь поудобнее, – дама снисходительно улыбается. – Разговор у нас будет долгий.

Прилечь все же не решаюсь. Позволив себе лишь облокотиться, ответно-ожидающе гляжу на лингвиста. Заранее предвкушаю нудные многократные повторы, знакомые по школьным урокам английского и французского – неправильные глаголы, склонения, артикли, от которых сонливость берет сильнее, чем дождливым скучным вечером.

– Польша – государство в Центральной Европе, – читает дама с экрана ноутбука, в ее голосе официальные дикторские интонации, будто она сообщает обращение Верховного Совета к советскому народу по телевизору, а не энциклопедическую справку агенту КГБ. – На севере омывается Балтийским морем. На западе граничит с Демократической Республикой Германии, в настоящее время Германская оккупационная зона Европейского Имамата. На юго-западе и юге с Чешской Советской Социалистической Республикой, в настоящее время Славянская оккупационная зона Европейского Имамата. На юго-востоке, востоке и северо-востоке с Советским Союзом. Кроме того, Польша через Балтийское море граничит со Скандинавской оккупационной зоной Дании и Швеции.

Я неожиданно для себя зевнул, едва успел прикрыть рот ладонью. Дама строго посмотрела на меня сквозь очки в золоченой оправе и продолжила чтение:

– Территория страны триста двенадцать тысяч квадратных километров, шестьдесят девятая в мире и девятая в Европе. Численность населения – сорок два миллиона человек, тридцать пятая в мире. Страна разделена на шестнадцать воеводств, которые в свою очередь делятся на повяты и гмины, – дама щелкнула мышкой, видимо, перелистывая страницу. – Датой создания первого польского государства считается девятьсот шестьдесят шестой год. Тогда Мешко Первый принял христианство. Польша стала королевством в тысяча двадцать пятом году, а в тысяча пятьсот шестьдесят девятом объединилась с Великим княжеством Литовским, образовалась при этом Первая Речь Посполитая. В тысяча семьсот девяносто пятом в результате трех разделов, когда территория была разделена между Пруссией, Австрией и Россией, Польское государство перестало существовать. Польша вновь обрела независимость в тысяча девятьсот восемнадцатом году, после Первой мировой войны. Этот период считается периодом Второй Речи Посполитой. Однако в тысяча девятьсот тридцать девятом году была оккупирована нацистской Германией. После войны Польша вновь обрела независимость, стала свободной социалистической Польской Народной Республикой. В две тысячи тридцать первом году оккупирована войсками Хусейна и до настоящего времени входит в Славянскую оккупационную зону Европейского Имамата, Польский сектор.

Мне действительно захотелось прилечь, но я держался, изображая заинтересованность. Тем более что дама, наконец, отвлеклась от экрана и обратилась ко мне:

– Вдумайтесь, Калуга. Европейское государство. Государство, лежащее на пороге необъятных, диких азиатских просторов из уютных европейских домишек. На перекрестке цивилизаций. На границах влияния религий. И долгие годы сотрясаемое ударами захватчиков, разделенное на части. Разорванные семейные узы. Бесправное положение на своей земле. Вот, что такое вековая история Польши.

Что тут сказать… Я кивнул. Зевнуть не решился. Кажется, об этом мне уже рассказывали. В третьем, что ли, классе. Или в четвертом.

Дама вновь вперилась в монитор:

– Золотым веком польского государственного устройства историографами считается первый век существования Первой Речи Посполитой. В основном он был таким для воинского католического дворянства, рыцарства страны, называемого шляхтой. Шляхта ведет свое происхождение от княжеских дружинников периода раннего феодализма. Постепенно они набирали богатство и влияние, вершили государственные дела. По сути, они оставались воинами, и решение любых вопросов соединялось с насилием.

Лингвист подняла глаза на меня:

– Видите, Калуга. Золотой век государства связан с властью воинов, которые действительно в тот период именно за счет захватнических действий распространяли свое влияние на все сферы деятельности государства, народа, его культуру, язык. И за этим следуют века чужестранного гнета. Нет возможности реализации этой идеи, невозможно развивать национальный характер. Понимаете, как сложно?

Я кивнул трижды, сжав твердо челюсти, поклявшись себе, что даже если она начнет читать мне азбуку – не зевну.

– Это противоречие, жизненная необходимость в личной, в национальной гордости и условия оккупации. Страна разорвана, растерзана. И как только появляется надежда строить независимое государство, возникает призрак той самой Речи Посполитой, власти того самого шляхетства. Понимаете?

– Что? – вырвалось у меня.

– Понимаете, как спрессован этот характер?

Поднял брови, призадумался. Лингвист, сообразив, видимо, что я мало что уяснил, вздохнула, и мне стало стыдно.

– Да, действительно, – я покачал головой, показывая, насколько я удивлен этим характером. – Может быть, будем теперь учить язык?

– Укладывайтесь на кресле, Калуга, – она вновь вздохнула и закрыла ноутбук, – укладывайтесь, не стесняйтесь.

Я прилег. Дама царственной походкой приблизилась, обволакивая меня ароматом «Красной Москвы», натянула мне на голову шапочку из сплетения проводов и датчиков.

– Учить язык не сложно. Через пятнадцать минут вы будет знать сорок тысяч слов и выражений, – посмотрела на меня строго. – Сложно понимать язык. А чтобы его понимать, чтобы прочувствовать, что такое говорить на этом языке, Калуга, нужно знать, как он жил, как рождался. Понять прежде всего, что такое – говорить, думать, жить и страдать. Ведь любое наше слово – сформировавшаяся история, характер и будущее.

И щелкнула тумблером.

Бреду в толпе по улице Горького. День выдался неожиданно жарким и хочется снять свитер. Рядом идет пожилой мужчина в серенькой заурядной курточке. Он видит, как я неуверенно подергиваю ворот, и говорит бесцветным голосом:

– Я бы не советовал тебе раздеваться. Всегда оценивай общий настрой на улице. Ты не должен бросаться в глаза. Все в куртках, а ты в майке. Любой прохожий обратит на тебя внимание. А уж тот, кто ищет, и подавно.