Глаза её сверкают. Она хмурит брови.

— Не доводи меня до крайности! — вдруг вопит она, теряя сдержанность. — Трус! Нет, я не верю, что ты мог убить мою дорогую Электру, но хорошо тебя знаю — ты вполне способен воспользоваться её смертью, чтобы помучить меня! Таков твой способ мщения. Жалкий и мелочный, как и все, что исходит от тебя. Ты мне отвратителен, отвратителен! Погляди на себя в этой горячей воде! Не будь ты жалким типом, думаешь, мне захотелось бы искать, с кем переспать?

Вопрос требует размышления, хотя и задан в запале гнева. Требовал бы размышления, если бы я давно не ответил на него.

— Откровенно говоря, да, — говорю я. — Я долго думал, что это из-за меня. Теперь я знаю, ты создана таковой, а я здесь ни при чем. Ты бы поступила так же с любым мужчиной. Единственна разница между мной и остальными состоит в том, что я остался. Что превращает меня, как ты правильно подметила, в жалкого типа.

Она вдруг вскакивает, словно я ударил её. Я думал, она выскочит из ванной, хлопнув дверью, но она схватила электробритву, которой я почти не пользуюсь, включила её в розетку и наклонилась надо мной, держа в нескольких сантиметрах о воды.

— Что произойдет, если я её брошу? — спрашивает она дрожащим голосом.

— Я умру, ты будешь обвинена и осуждена.

— В каком-то смысле ты опять бы выиграл, — говорит она, включая и выключая бритву кнопкой. — Может, и стоит так сделать.

— Нет, — мой голос спокоен. — Ты слишком любишь уют. А тюрьмы вовсе лишены уюта. Но конце концов, если сердце тебе подсказывает…

Я вырываю бритву из ее рук и делаю вид, что опускаю в воду. Она испускает пронзительны вопль.

— Погоди!

Я отпускаю бритву. Она раскачивается на проводе у стены, до странности напоминая Электру.

— Боже, — стонет Эмильена, падая на колени ванны. — Что случилось? Если тебе было плохо, почему ты не сказал об этом раньше? Почему ты меня так ненавидишь?

Ответ настолько банален, что я молчу. Впрочем, возможно, я уже не тот безвольный влюбленная дурак, каким всегда был. Однако я до странности взволнован, видя, как она растеряна.

— Я очень зол на себя, если разочаровал тебя, — произношу я, почти не шипя. — А теперь хочу, чтобы ты оставила меня. Завтра предстоит тяжелый день. И тебе, и мне.

Самое странное в том, что мы не меняем привычек. Мы спим рядом друг с другом, как все или почти все ночи последние десять лет.

Среди ночи я вдруг просыпаюсь. Я вдруг прозрел. Думал, что она дорожит мною, когда с ужасом вскрикнула, увидев, как я готовлюсь бросить бритву в воду. Невероятная ошибка в суждении. Не мысль о моей смерти ужаснула ее, а мысль с оказаться в тюрьме.

Почти всё утро посвящаю изучению плана дома обвиняемого от подвала до чердака, не забыв и об огромном саде.

Если обыск ничего не даст, приступлю к точному воспроизведению обстоятельств убийства, но прежде всего хочу набрать побольше козырей, чтобы отбросить недоговорки, ложь и выпады обвиняемого. Хоть я и стал убийцей, но не перестал быть следователем.

Мадам Жильбер горит большим желанием, чем я, посетить дом обвиняемого. Её толкает не патологическое любопытство — уверен в этом. Она, как и я, ненавидит кровь и насилие. Тогда почему? Она чувствует, что следствие подходит к решающей точке.

Сразу после полудня меня вызывает прокурор.

— Брийар только что сообщил мне результат вскрытия, — говорит он, — и мне хотелось — с его согласия — ознакомить вас с ним.

— Доклад окончательный?

— Да, почти окончательный. По всему, похоже, речь действительно идет о самоубийстве.

— Есть что-нибудь подозрительное?

— Нет, ничего, кроме этого синяка… Шея немного поцарапана.

— Она пыталась освободиться от петли?

— Да, но вы же знаете, это ничего не значит. Рефлекторный акт. Кстати, он только подтверждает предположение о самоубийстве. Если она оцарапала себя, значит, руки у нее были свободны, и она находилась в сознании в момент, когда оказалась… подвешенной.

— Справедливо. Значит, самоубийство. Это успокоит жену.

— Ладно, дружище, — говорит он, похлопывая меня по руке и плечу и провожая до двери кабинета. — Ну ладно, позвольте сказать, что я восхищен вашим… хладнокровием.

— В наши времена общего падения нравов тот факт, что замужняя женщина имеет любовников, не обязательно доказывает, что она убийца, — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза.

Он скромно краснеет.

— Я не заставлял вас это говорить, не заставлял.

Вторая половина дня тянется как резина. Я занимаюсь мелкими делами, привожу все в порядок, допрашиваю мошенника, болтаю в коридоре, готовлю новый допрос обвиняемого — подготовка сведена до минимума, поскольку мне неизвестен результат обыска.

Возвращаюсь домой, так и не дождавшись звонка полицейских. Эмильена сидит дома вместе с Эдуардо.

Вид у них обоих далеко не веселый. Отлично их понимаю. Радоваться нечему — Эмильене, возможно, предъявят обвинение, а голландец сидит под стражей. К тому же их мучит смерть Электры, ведьмы их крохотного мирка.

— Я принес вам утешительные вести, — произношу я.

Эмильена розовеет и вскакивает, лицо и тело у неё подрагивают. Очаровательное и почти девственное видение, напоминающее мне о прошлых днях. Скорчившийся в углу софы Эдуардо приподнимает тяжелые веки. И я снова не могу не удивиться: неужели Эмильена переспала с этим!

— То, что я скажу, пока еще секрет. Надеюсь на вас, никому ничего не говорите до официального сообщения. Согласно докладу медэксперта сомнений в самоубийстве бедняги Электры нет. Вашего клиента вскоре освободят, а следователь закроет дело по отсутствию состава преступления.

Эдуардо возвращается к жизни. Может, он надеется продать миллиардеру очередную гнусность. Я бы на его месте особых иллюзий не питал.

— Я устал, — говорю я. — Долгий день. Пойду приму ванну.

Я бросаю красноречивый взгляд на дверь. Эдуардо ничего не замечает — он снова во власти надежд. Мне не хочется быть грубым, но терпению моему пришел конец. Эмильена обрела сверхчувствительность, понимает мое состояние и выпроваживает карлика без особых церемоний.

— Увижу вас завтра в галерее, Эдуардо, — говорит она, буквально волоча его к двери. — Не волнуйтесь. Всё устроится.

Эмильена является ко мне, когда я уже сижу в воде. Это становится привычкой.

— Мне не очень нравится выражение твоего лица, — сообщает она. — Похоже, ты лопаешься от смеха, зная что-то, что никому не известно.

— Ничего нового, Эмильена. Вот уже долгие годы, как меня одного смешат многие вещи. Просто сейчас ты очень восприимчива к состоянию моего духа.