Маму необходимо наказать. Но не сейчас. Не раньше, чем я буду уверена, что справлюсь с этим. Нужно действовать наверняка. Нельзя допустить ошибку. И чтобы сделать это, я должна потренироваться на других. На тех, кто, как и она, мучил окружающих. Так я смогу одним выстрелом убить нескольких зайцев. Я научусь убивать, освобождая мир от мучителей на радость многих невинных существ.

Я начала тем же вечером с пауков, потому что именно тогда они решили вылезти подлатать свою паутину. Я ловила их одного за другим, сначала маленьких, потом побольше. Их было много в саду, и я позволяла им ползать по пальцам и вверх по руке, пока не переборола страх и не начала воспринимать это как щекотку, без отвращения. На это потребовалось две недели, зато потом я могла выбрать самого большого и жирного паука в саду и терпеть его прикосновения к своему телу. Я ложилась в траву и выпускала паука себе на лицо, и он ползал по щекам, по волосам, а я заставляла себя лежать спокойно, превозмогая омерзение. Потом я поднималась и трясла головой. Паук вываливался из волос, ловко цепляясь за тонкую нить паутины, как акробат в цирке. Мне было противно, что он начал плести паутину у меня в волосах, но я продолжала себя убеждать: «Они не опасные, не опасные». Меня переполняла гордость, потому что я с честью выдержала первое испытание, но я не уставала напоминать себе, что надо работать еще больше, чтобы достичь своей цели. Я не давала себе расслабиться, как это делают спортсмены, ставя один рекорд за другим. Пока что мне это удавалось.

После пауков я занялась улитками, их тоже много было в саду, и они были еще омерзительнее пауков. Я слышала рассказы о том, как старшие мальчики в школе заставили младшеклассника съесть улитку живьем, чтобы доказать, что он «мужчина». Стоило ему положить склизкую массу в рот, как его тут же стошнило. Эта сцена часто вставала у меня перед глазами. Теперь же я сажала улиток себе на руки и наблюдала, как они ползают по коже, оставляя противные следы из слизи. Мне хотелось разрыдаться, но я заставляла себя сдерживаться. Прошла неделя, прежде чем я без отвращения смогла смотреть на улиток. Я даже думала попробовать съесть одну, но потом решила, что это уже слишком.

Следующей, на ком я тренировалась, стала такса Ульссонов. Ульссоны жили по соседству, и их такса была жутко злобная, но, к счастью, старая и слабая, так что ее можно было не бояться. Я пошла к Ульссонам и спросила, можно ли мне иногда выгуливать Жокея. Я ослепительно улыбалась, рассказывая, что у меня, может быть, скоро будет свой питомец, если мама и папа убедятся, что я умею заботиться о животных и нести за них ответственность.

Я до сих пор помню, как неприятно было врать, — все равно, что съесть улитку, но соседка поверила мне и вручила поводок, заявив, что будет счастлива, если я погуляю с их «малышом». У меня получилось.

— Не забудь проследить, чтобы он покакал, — добавила она и закрыла дверь.

Прогулки с Жокеем открыли мне психологию собак. Я заранее запаслась колбасой и ветчиной и быстро убедилась: тот, у кого в руках еда, для собаки важнее всех. Постепенно мой страх перед собаками превратился в крохотный шарик. Точно так же я когда-то поступила со своим горем после исчезновения Бритты. Я мысленно перекатывала этот шарик в ладони, пока он не подчинился полностью моей воле. Мне удалось продвинуться так далеко, что Жокей стал искренне радоваться, когда я заходила к соседям, чтобы его выгулять. Он радостно лаял и вилял хвостиком. Самое неприятное было, когда он лизал мне пальцы, потому что я чувствовала его зубы, но в конце концов я привыкла и к этому. Господин Ульссон улыбался и говорил, что я милая девочка и что мне непременно купят собственную таксу. Хотя, конечно, с их Жокеем никакая другая собака не сравнится.

Шестью неделями позже, когда родители были заняты работой и не обращали на меня внимания, я сказала, что иду к приятелю, и отправилась к соседям. Бустер, как обычно, слонялся по двору и рыл когтями землю. Увидев меня, он тут же рванулся ко мне, но я успела вытащить из кармана кусок окорока и швырнуть на тротуар. Как я и рассчитывала, он перепрыгнул через забор и бросился к ветчине. Я старалась думать об улитках. Пока он жрал ветчину, я обвязала ему шею веревкой. Белокурый мальчик с картины научил меня, что веревка может спасти от льва, и его пример мне пригодился. Я бросала ветчину кусок за куском на тротуар и таким образом уводила Бустера все дальше и дальше от дома. Это оказалось до смешного просто. Видимо, ему не хватало ума задуматься, с чего это его вдруг решили угостить. И кто именно. Потому что это не я одной рукой держала Бустера за импровизированный поводок, а на другой перекатывала холодный шарик страха, а лишь часть меня, мое темное «я».

Нам потребовалось двадцать минут и полкило окорока, чтобы добраться до заброшенной стройки, где всего пару лет назад мы с ребятами играли в прятки и в индейцев. Это было идеальное место для игр, с густыми елями и множеством укромных уголков. Там стояло каменное строение, похожее на бункер, где мы запирали «преступников», а потом устраивали «допросы» и «пытки» в лучших традициях вестерна. Бункер был заброшен, но дверь там запиралась. Таблички, предупреждавшие, что стройплощадка — не место для игр, заржавели. Детям давно надоело тут играть, и они нечасто сюда забредали.

Я осторожно отпустила импровизированный поводок и швырнула последний лакомый кусочек на пол внутри бункера. Это был здоровенный шматок паштета, в который я вмешала растолченные таблетки снотворного и обезболивающего, которые взяла из дома. У нас было столько таблеток, что исчезновение пары упаковок никто бы не заметил. А если бы мама или папа спросили, куда они подевались, можно было сослаться на ужасную головную боль. Как я и ожидала, тупое чудовище бросилось к паштету. Мне оставалось только захлопнуть дверь и запереть ее снаружи. Стены были такие толстые, что лай был едва слышен. Я рассчитывала, что под воздействием таблеток пес скоро уснет и что в ближайшие пару дней никто не пройдет мимо и не освободит его.

Вечером нам в дверь позвонила соседка с сигаретой во рту. Ее крашеные волосы свисали сальными прядями, но морщинистое лицо было щедро припудрено. Ей открыл папа, и я слышала, как она сдавленным голосом сказала, что Бустер куда-то убежал днем и до сих пор не вернулся.

— Может, ваша дочь его видела? Она же ходит мимо нашего дома, — говорила она, и я чувствовала, что папа борется с искушением сказать соседке, что если бы Бустер был на привязи, о чем мы просили тысячу раз, то никуда бы не убежал.

На следующий день повсюду были расклеены объявления с просьбой ко всем, кто видел «крупного дружелюбного самца боксера», сообщить его владельцам. Никто ничего так и не сообщил. Иного я и не ожидала. Но хозяева Бустера начали здороваться со мной, когда я проходила мимо, и это было приятно.

Через неделю я снова отправилась на стройку, одетая в дождевик и резиновые сапоги. Я специально выбрала этот вечер. Мама и папа ушли в ресторан с друзьями и должны были вернуться поздно — я убедила их, что не боюсь оставаться одна и в случае чего могу пойти к соседям. В сумке у меня лежали старый мешок, лопата, секатор и топор, которым у нас рубили дрова, в том числе иногда и я. Бустер лежал в «бункере» бездыханный. Запах смерти был отвратительным, но я не стала зажимать нос.