Тетя Хэйзел была слегка тронутой, но она умела заботиться о людях. Каждый день она готовила большой завтрак (блинчики, канадский бекон и булочки с корицей) и никогда не выходила из себя при обращении с отцом Лизы, даже когда тот ходил под себя или отказывался от еды. Она много работала в домах престарелых и привыкла иметь дело со старыми, выжившими из ума людьми. Но из-за пристрастия к выпивке она не могла долго продержаться ни на одной работе. Она слишком часто брала отгулы или появлялась на работе, распространяя вокруг запах джина. Во всяком случае, так говорила Эви, и в последний раз произошло то же самое. По словам Эви, Хэйзел вызвали на замену заболевшей сотрудницы в реабилитационную клинику «Сидер-Грув», но она так и не оправилась от вечерней выпивки. Ее немедленно уволили; как оказалось, это было к лучшему, потому что теперь Хэйзел не спешила возвращаться домой. Она могла остаться и помогать отцу Лизы, пока ему не станет лучше.

Хэйзел и Эви жили лишь в одном часе езды в обветшавшем сельском доме, где всю зиму было холодно, а летом душно. Хэйзел не нравилось водить автомобиль, поэтому они редко приезжали в гости, но если приезжали, то оставались на несколько дней, иногда на целую неделю, если Хэйзел находилась в промежутке между предыдущей и следующей работой. Сэм и Лиза редко ездили к родственникам: Филлис не одобряла, как ее сестра ведет домашнее хозяйство, и не раз жаловалась, что за последние годы сталкивалась там с постельными клопами, вшами и блохами. Детям не разрешали спускаться в подвал, потому что там якобы обитали крысы размером с мелкую кошку, которых нельзя было извести крысоловками или ядовитыми приманками. Лиза была вполне уверена, что настоящей причиной их редких визитов было пьянство Хэйзел. Когда Хэйзел приезжала к ним домой, Филлис держала ее на коротком поводке, но в привычной обстановке все маски оказывались сброшенными. Хэйзел держала бутылки повсюду, даже в туалетном бачке, как припоминала Лиза.

– Дети говорят, что в Рилаэнсе живут феи, Хэйзел, – пояснила Филлис.

– Чушь, – сказала тетя Хэйзел и одарила мать Лизы суровым взглядом, который можно было истолковать как «не надо им потакать». – Я бы сказала, что наши дети обладают чересчур активным воображением. Можно называть это проклятием или благословением, но так и есть.

С этими словами она зашаркала к холодильнику за кленовым сиропом, бормоча, что вся семейка нуждается в лечении, а не только отец семейства. Она стояла у открытой дверцы холодильника, заглядывая внутрь и копаясь там, и бормотала себе под нос.

– Вы должны были что-то оставить им, – тихо сказала мама, чтобы Хейзел не расслышала. – Феи любят дары, особенно сладости. Но только не железо. Они ненавидят все, что сделано из железа.

Лиза улыбнулась. Она не сомневалась, что мама понимает ее и знает, что нужно делать.

– Расскажи еще раз, тетя Филлис, – попросила Эви. – Что случилось с людьми, которые жили в Рилаэнсе?

Отец медленно оторвался от своей чашки, словно его голова была самой тяжелой вещью на свете. Из уголка его рта стекала тонкая струйка слюны, застревавшей в щетине на подбородке. Тетя Хэйзел поспешила по шахматному линолеумному полу обратно, с громким стуком поставила на стол сироп и сливочное масло и аккуратно промокнула лицо отца салфеткой, а потом выставила перед ним горку оладий.

– Извини, Дэйв, но джема нет. Это какая-то мистика.

– Они исчезли, – сказала мать Лизы, и ее голос прозвучал лишь немногим громче шепота. Это был ее голос для историй перед сном, которым она пользовалась с тех пор, как Лиза себя помнила. Тот самый голос, которым мать рассказывала ей «Гензеля и Гретель», «Золушку» и «Белоснежку». – Весь поселок просто исчез. Вчера они были здесь, а сегодня исчезли. На столах остались тарелки для ужина, горели камины, в конюшнях стояли лошади, а в коровниках – недоеные коровы. Все, что осталось… – голос матери стал едва слышным, – …это один-единственный ребенок. Младенец в колыбели.

– И что случилось с этим младенцем? – спросила Лиза, хотя наизусть знала эту историю.

– Его усыновила семья из нашего городка.

– И он был нашим прадедом, – сказала Эви.

Мать Лизы кивнула.

– Да, это был наш дед, Юджин О’Тул. Он построил этот дом.

– И стал городским врачом, – добавила Лиза.

– Он поступил в медицинский колледж в Бостоне, когда ему исполнилось шестнадцать лет, – сказала мать с гордой улыбкой на лице. – Этот человек мог сделать все, что угодно.

Но только не объяснить, почему он остался единственным, кто не пропал, подумала Лиза.

Мать Лизы и Хэйзел выросли под одной крышей со своим дедом Юджином и его дочерью Розой, которая была их матерью. Отец девочек ушел из семьи.

– Дом был недостаточно велик для двоих мужчин, – всегда говорила Хэйзел, но Лиза этого не понимала: дом всегда казался ей очень просторным.

Лиза никогда не встречалась со своим прадедом, умершим сразу же после свадьбы ее родителей. Однажды вечером он вышел во двор во время грозы, и его ударило молнией. Но, если он был таким умным, думала Лиза, разве он не знал, что в грозу нельзя держать в руках зонтик? С тех пор зонты в их доме находились под запретом, и Лизе не позволяли иметь даже летний зонтик.

Лиза помнила, что ее бабушка Роза была хрупкой женщиной, от которой пахло ментоловой мазью для растираний. Она перенесла инсульт, поэтому одна половина ее лица осталась неподвижной. Жила она в доме престарелых и умерла после очередного инсульта, когда Лизе было семь лет.

Иногда Лиза проходила по дому и прикасалась к вещам – к красному кухонному столу, к блюду для сладостей из молочного стекла, к курительной трубке, принадлежавшей Юджину и лежавшей на каминной полке, – и воображала, что каждый предмет наделен частицей жизненной силы и духа бабушки и прадедушки, призраками детских сущностей мамы и тети Хэйзел.

Отец оставил оладьи нетронутыми и опять свесил голову, уставившись в кофейную кружку. Это была белая кружка с красным сердечком с одной стороны и купидоном с другой. Лиза подарила ее ему на День святого Валентина несколько лет назад. Она была наполнена печенюшками в форме сердечек, а на боках красовались надписи «Сладких снов» и «Будь верен себе».

– Поешь, Дэйв, – сказала Хэйзел. – Нам нужна твоя сила.

Она наклонилась и стала нарезать оладьи.

Сэмми смотрел на отца, как человек, который видит жертву автокатастрофы и не может отвести взгляда. Мать неловко пошевельнулась на стуле и сказала:

– Хотела бы я, дети, чтобы вы были знакомы со своим прадедом. Иногда, – ее голос снова стал тихим и серьезным, как во время сказочной истории, – иногда я уверена, что вижу его частицу в каждом из вас.

Отец взял вилку, протянутую Хэйзел, и ткнул в тарелку, промахнувшись мимо оладий. Хэйзел забрала вилку и сама покормила его.

Мать Лизы поморщилась, но выдавила улыбку, когда перехватила взгляд дочери. Потом она сложила свою салфетку, отодвинула стул и сказала: