Звуки разрывов становились то дальше, то ближе, собачья перекличка очередей мешала мне сосредоточиться. С потолка сыпалась труха, лампочка мигала и гасла, и вновь приходилось жечь свечу.

— «Царь Илиона, Приам престарелый, на башне священной

Стоя, узрел Ахиллеса ужасного: все пред героем

Трои сыны, убегая, толпилися; противоборства

Более не было…»

Я грел руки собственным дыханием и воображал, что сейчас лето, что мы с Царем сбегаем с уроков и идем на берег охотиться на крабов. Иногда мне казалось, что острова моего детства нет, и никогда не было, а есть лишь сырой подвал, книга, свеча, плеск дождя и грохот далекой канонады.

Противник отступал, и мы поднимались все выше в горы, к вожделенной станции. Броня стала мокрой, и на ней трудно было удерживаться на поворотах. Меня поддерживали солдаты. От них пахло потом и пороховой гарью, и некоторые из них исчезали — но их места всегда заполнялись другими.

…Как я уже говорил, я плохо все это помню. Зато хорошо запомнил последний разговор с отцом. Мы опять сидели в подвале, но этот был сух и прочен. Узкие щели под потолком были заложены мешками с песком, и все же на пол под ними натекло. София собирала воду тряпкой и отжимала тряпку в ведро. Посреди подвала стоял стол, большой, деревянный, основательный. Над столом к стене пришпилена была карта, расчерченная зеленым и красным.

Отец сидел за столом, а я валялся с книжкой на раскладушке. Когда на страницу упала тень, я досадливо поморщился и завернул угол листа, чтобы потом не искать долго, где я остановился.

— Послушай, — сказал отец.

Он присел рядом со мной, как тогда, в первый день. Раскладушка натужно крякнула.

— Завтра мы идем в бой, из которого не вернемся. Не перебивай!

Он поднял руку, сведя к переносице густые — как у меня — брови.

— Тот мир, в котором мы живем, мертв. Многие еще не осознают этого до конца, но все видят признаки распада. Однако жадно, до исступления, цепляются за старое. Они не понимают, что, пока ушедший мир не исчезнет, новый не сможет родиться. Ведь любая жизнь подобна бабочке — гусеница должна умереть, чтобы на свет появилось новое существо, прекрасное и крылатое.

Я снова попытался вмешаться, но он оборвал меня:

— Подожди, я хочу договорить. Я дрался всю жизнь. Я сражался с римлянами и с турками, с англичанами, с халдеями, с атлантами и с собакоголовыми гипербореями. Я девятнадцать раз был ранен легко, пять раз тяжело и три раза смертельно. Я боролся за свободу и за справедливость, за святой крест и за хартию вольностей, но каждый раз видел — мои усилия пропадают втуне.

Он замолчал на минуту, а потом продолжил:

— Тогда я понял, что беда во мне самом. В этом новом мире, в мире, которому я пытаюсь пробить дорогу — в нем для меня нет места. Ни для меня, ни для кого из них.

Отец указал на дверь, за которой отдыхали солдаты.

— Не знаю, есть ли в нем место для тебя, но для твоего брата, — он кивнул на притихшую Софию и на ее огромный живот, — для него есть наверняка. И я хочу, чтобы он уцелел. Поэтому ты уведешь ее отсюда. Уведешь в горы. Вы уйдете прямо сейчас, так что к моменту взрыва — если нам все удастся — вы будете уже далеко.

Он крепко сжал мое плечо и закончил, глядя мне в глаза.

— София знает дорогу. Она отведет тебя в наш дом. Это высоко в горах. Там сейчас никого нет, и вы сможете переждать несколько дней, пока все не кончится. Она умная девочка и знает, что делать. Тебя я прошу об одном — позаботься о своем брате. Ты обещаешь?

Я кивнул.

— Хорошо. Вам пора собираться.

Он встал, высокий, сутулый, и я впервые заметил, что он уже почти старик.

— Ты отличный парень, Мак.

Отец улыбнулся и потрепал меня по плечу.

— Жаль только, что мы так и не успели как следует познакомиться.

Он уже отворачивался, но неожиданно снова оглянулся на меня.

— Да, кстати. Там где-то до сих пор валяется золотое руно. Может, ты найдешь ему лучшее применение, чем я в свое время.

* * *

Шел дождь, и тропа была скользкой. Я пытался поддерживать Софию, хотя она двигалась намного ловчее меня. Даже необъятный живот не мешал ей взбираться по мокрым камням.

Внизу тонула в дождевой пелене долина. Занимался рассвет, занимался и все никак не мог заняться, и, наконец, сгинул в тучах. Ливень пошел сильнее, и первые раскаты грома совпали со звуками начинающейся канонады. Я ускорил шаг, но тут же поскользнулся и съехал по грязи несколько метров вниз. София терпеливо помогла мне подняться, и мы стали карабкаться дальше.

К полудню я собрался сделать передышку, но София упрямо тянула меня вверх. Мы ушли все еще недостаточно высоко. Внизу вовсю стреляло и рвалось, по склону гуляло приглушенное дождем эхо. Когда я оглянулся через плечо на долину, мне показалось, что я вижу вспышки разрывов — однако, возможно, это просто в глазах у меня от усталости плясали искры. Мы шли, карабкались, тропинка вилась между высоких камней и зарослей кустарника, дыхание мое срывалось на хрип, и мы снова шли. А потом внизу замолчало. Поначалу за плеском воды я не обратил внимания, как там стало тихо. Мы с Софией остановились и начали прислушиваться, но слышали лишь шум бегущих с горы ручьев и грохот маленьких камнепадов. Я вопросительно взглянул на свою спутницу. Та приложила палец к губам, наклонила голову. Ткань на ее лице намокла и съехала в сторону, и я впервые заметил, как она молода. Наверное, младше меня.

Мы стояли под дождем в нарастающем сумраке, когда по земле прокатился гул. Он начался глубоко внизу, казалось, в самом центре планеты, в ее кипящем ядре — и, разрастаясь, заполнил все вокруг. Мы развернулись и побежали, держась за руки, а потом за спиной вспыхнуло, и я повалился на Софию. Даже сквозь закрытые веки вспышка показалось очень яркой. Когда ослепленные глаза вновь стали видеть, я осторожно оглянулся. Это не был ядерный гриб: ослепительно-белое свечение повисло от земли и до неба. Свет напоминал полярное сияние, только в тысячу раз ярче и красивее. Я все еще заворожено любовался, когда у моего плеча тихонько заплакала София.

* * *

Дом совсем развалился. Дырявая крыша не спасала от дождя. Задняя стена обрушилась. Перегородки между комнатами потрескались, хотя кое-где еще проглядывала штукатурка. Сквозь пол проросла трава, и даже небольшое кизиловое деревце тянулось ветками к пролому в крыше.

Я остался снаружи. Надо было подумать об убежище на ночь. Выше по склону виднелся каменный сарай. Когда-то, возможно, в нем жили пастухи. А теперь он и нам пригодится.

София ушла в дом за руном. Я присел на мокрый обломок стены, стряхнул со лба капли. Странно, но голова почти не болела. Вообще все тело было легким, звонким, как после долгой болезни. София что-то долго не показывалась, и я уже начал беспокоиться, когда она появилась на пороге со свертком в руках.