В основе своей культивация растений – это попытка обеспечить адекватное поступление пищи, и поэтому истоки сельского хозяйства могут быть полностью объяснены с точки зрения энергетических императивов. Уменьшение энергоотдачи от собирательства и охоты ведет к постепенному расширению культивации растений, что прослеживается во многих примитивных обществах. Как уже отмечалось, охота и собирательство и сельское хозяйство сосуществовали в разных пропорциях долгие периоды времени. Ни одно разумное объяснение возникновения сельского хозяйства не может игнорировать его социальные преимущества. Оседлое земледелие – эффективный способ, с помощью которого много людей могли оставаться вместе; это облегчало существование больших семей, накопление материальной собственности, организацию защиты и нападения.

Некоторые исследователи (Orme 1977) даже пришли к выводу, что производство пищи могло быть в конечном итоге неважно само по себе, но, без сомнения, и происхождение, и распространение сельского хозяйства имело важнейшие социальные побочные факторы. Любое упрощенное объяснение процесса с точки зрения энергии не согласуется с тем фактом, что полезная энергоотдача раннего сельского хозяйства была часто ниже, чем у современных ему практик охоты и собирательства. Раннее сельское хозяйство требовало от человека больших энергетических затрат, но зато оно могло поддерживать высокую плотность популяции и создавать более надежный источник пищи. Это объясняет, почему столь многие общества охотников и собирателей часто вели обширную торговлю с соседями-земледельца-ми на протяжении по меньшей мере сотен лет до того, как сами перешли к сельскому хозяйству (Headland and Reid 1989).

Не обнаружено единственного центра одомашнивания, откуда сельскохозяйственные растения, молочные и мясные животные распространились бы по миру, но в Старом Свете наиболее важным регионом с точки зрения возникновения сельского хозяйства оказался не Южный Левант, как считали ранее, а скорее верховья рек Тигр и Евфрат (Zeder 2011). Отсюда вывод, что производство пищи началось на границах, а не в центре оптимальных для этого зон. Ботанические сведения из Чогха-Голан у подножья гор Загрос в Иране обеспечили нам самые свежие доказательства этой гипотезы (Riehl, Zeidi and Conard 2013): культивация дикого ячменя (Hordeum spontaneum) началась здесь около 11,5 тысяч лет назад, а позже люди стали выращивать также дикую пшеницу и хлопок.

Здесь важно подчеркнуть, что нет очевидных барьеров или четкого разделения между охотой и собирательством и сельским хозяйством, поскольку долгие периоды упорядоченной работы с растениями и животными предшествовали их полному одомашниванию, которое можно отследить по четким морфологическим изменениям. В противоположность более ранним мнениям, сейчас считается, что одомашнивание растений и животных происходило почти параллельно и очень быстро дало результат (Zeder 2011). Самые ранние примерные даты первого одомашнивания определяют в 11,5-10 тысяч лет назад для таких видов растений, как пшеница-двузернянка (Triticum dicoccum), полба-однозернянка (Triticum monococcum) и ячмень (Hordeum vulgare) на Ближнем Востоке (рис. 2.4), 10 тысяч лет для китайского проса (Setaria italica), 7 тысяч лет для риса (Oryza sativa), 10 тысяч лет для мексиканской тыквы (Cucurbita), 9 тысяч лет для кукурузы (Zea mays), и 7 тысяч лет для андского картофеля (Solanum tuberosum; Price and Bar-Yosef 2011). Приручение животных датируется 10,5–9 тыс. лет назад, началось оно с коз и овец, за ними последовали крупный рогатый скот и свиньи.

Рисунок 2.4. Самые первые одомашненные злаки: пшеница-двузернянка (Triticum dicoccum), полба-однозернянка (Triticum monococcum) и ячмень (Hordeum vulgare). Они были основой возникновения сельского хозяйства на Ближнем Востоке

Два главных объяснения неолитического перехода к сельскому хозяйству в Европе сводились к подражанию соседям (культурная диффузия) или к перемещению социальных групп (переселение народов). Радиоуглеродный метод исследования материала из ранних неолитических стоянок (Pinhasi, Fort and Ammerman 2005) дал результаты, сообразующиеся с расселением, которое началось, по всей вероятности, из Северного Леванта и Месопотамии и распространялось на северо-запад со средней скоростью 0,6–1,1 км/год. Такой вывод поддерживается сравнением митохондриальной последовательности ДНК поздних охотников и собирателей Европы, первых земледельцев того же региона и современных европейцев: оно убедительно показало, что первые земледельцы не были потомками местных охотников и собирателей, но прибыли на эти земли в неолите (Bramanti et al. 2009).

Раннее сельское хозяйство часто принимало форму подсечно-огневого земледелия (Allan 1965; Spencer 1966; Clark and Haswell 1970; Watters 1971; Crigg 1974; Okigbo 1984; Bose 1991; Cairns 2015). При такой практике чередуют сравнительно короткие периоды (1–3 года) возделывания с по-настоящему долгими периодами «пара» (десятилетие или более). Несмотря на множество отличий (обусловленных экосистемами, климатом, базовыми злаками), имелось и большое сходство, очевидно, вызванное стремлением минимизировать энергетические затраты. Цикл начинался с ликвидации естественной растительности: часто было достаточно ее вырубить или сжечь, чтобы подготовить почву для засевания. Чтобы сократить дистанции для ходьбы, поля или сады размещали так близко к поселению, как только возможно, и предпочитали убирать вторичную поросль. Например, только один из 381 сада племени цембага (Новая Гвинея) был расчищен в девственном лесу (Rappaport 1968). Некоторые участки огораживали, чтобы защитить от животных, в этом случае рубка деревьев на изгородь требовала максимальных вложений энергии. Азот растений большей частью расходовался при сгорании, но минеральные вещества обогащали почву.

Мужчины выполняли тяжелую работу (при отсутствии хороших инструментов растительность просто сжигали; некоторые деревья срубали, чтобы сделать забор), а женщины в основном занимались прополкой и сбором урожая. В таких условиях злаки и клубни были главными продуктами благодаря их сравнительно высоким урожаям (Rappaport 1968). Во всех теплых регионах активно использовался подсев, особенно в интенсивно обрабатываемых садах; совмещение культур и дифференцированный сбор урожая. Подсечно-огневое земледелие играло важную роль на всех континентах, за исключением Австралии. В Южной Америке обнаруживаются отметки, оставленные этой практикой (большей частью между 500 годом до н. э. и 1000 годом н. э) в бассейне Амазонки, в форме terra preta, черной почвы глубиной до двух метров, содержащей куски обгорелого дерева и остатки злаков, человеческих отходов и костей (Glaser 2007; Junqueira, Shepard and Clement 2010). В Северной Америке такое земледелие практиковали на севере до Канады, где гуроны выращивали кукурузу и бобы в длинных (35–60 лет) циклах севооборота, что позволяло им кормить население в 10–20 человек с гектара (Heindenreich 1971).

В регионах с низкой плотностью населения, где земли было в достатке, эта практика лишь частично сопровождала эволюционный переход от охоты и собирательства к земледелию. Уменьшающееся количество земли, деградация окружающей среды и потребность во все более тщательной обработке почвы постепенно снижали важность подсечно-огневого земледелия. Полезная энергоотдача при этом варьировалась очень широко. Садоводческая культура цембага в нагорьях Новой Гвинеи давала примерно 16-кратную энергоотдачу (Rappaport 1968). Другие исследования на том же острове определяли энергоотдачу не выше чем 6-10 раз (Norgan et al. 1974), но выращивание кукурузы у майя (Гватемала) обеспечивало как минимум 30-кратный возврат энергии (Carter 1969). Большей частью значения колебались от 11–15 для маленьких злаков до 20–40 для клубней, бананов и кукурузы, и достигали максимума, близкого к 70, для некоторых корней и бобовых (примечание 2.9). Потребность в пище одного человека удовлетворяли чаще всего 2-10 га земли, которую требовалось периодически расчищать, с реально обрабатываемой площадью от 0,1 до 1 га на человека. Даже умеренно продуктивное подсечно-огневое земледелие поддерживало плотность населения на порядок выше, чем лучшая практика охоты и собирательства.