Он вытянул руку и, проходя мимо стеллажа с книгами, опрокинул его.

Он испытал слабый трепет, когда она спешно отступила на шаг, потом еще и наконец уперлась в стену между автоматом с кока-колой и стойкой с чипсами.

Чарли Риддл втиснулся в узкое пространство вместе с ней, оказавшись достаточно близко, чтобы почувствовать ее учащенное, неглубокое дыхание. Поднял тяжелый «Скофилд» и провел теплым стволом по ее щеке. Поднес пистолет к ее горлу, опустил от яремной впадины к изгибу груди.

– Это вторжение, – заявила она с дрожью в голосе.

Риддл с силой вдавил дуло ей в живот. Ему понравилось, как это заставило ее опустить личико. Он почувствовал шевеление у себя под поясом, там, где ничего не шевелилось много лет. Во всяком случае из-за нее. С той ночи, когда он выбрался из леса, потеряв глаз.

– Ты и я, – выдохнул он, резко потея. – У нас есть дело, сестренка.

Она сглотнула ком в горле.

– Честное слово, – проговорил он. – Послушать того карлика, так ты прям амазонка, ей-богу.

Пистолет проник ей под рубашку и пополз к груди.

– А вот я этого не вижу. Хотя у меня и глаз-то уже не тот, что раньше был.

Свободной рукой он задрал повязку к макушке, и Миранда Крабтри, когда пистолет уткнулся в сосок ее левой груди, бестрепетно уставилась на мясистую красную полость, где у Чарли Риддла должен был находиться глаз. И плюнула в эту полость.

Ухмылка констебля померкла, когда у него опустились уголки рта от хлынувшего потока воспоминаний – крик, боль, дождевые черви, хлюпающие под ним в листьях, мелкая сучка, бегущая со всех ног. Его губы растянулись в оскале. Он рывком вытащил пистолет из-под ее рубашки и крутанул его в руке. Заехал рукоятью ей в живот и отступил, когда она упала на четвереньки. Затем спрятал оружие в кобуру, вытер плевок из глазницы и вернул повязку на место. Пригладил волосы там, где они растрепались. Донесся стойкий запах крема для укладки волос.

«Давай потихоньку, Чарли, – предостерег он себя. – Потихоньку».

Он взял батончик с арахисовой карамелью с кассы, пока Миранда лежала на полу, задыхаясь и мучаясь от тошноты. Он разорвал обертку, откусил и пожевал. Потом, с набитым ртом, сказал:

– У тебя осталось две ходки вверх по реке. Одна сегодня, одна завтра. Две последние, и все, больше никогда. Послезавтра можешь хоть вся перемазаться в крови и бегать по лесу, выть с волками, мне все равно. Но если сегодня не придешь на причал, я вернусь сюда. А я ненавижу сюда приходить, поняла, девка? – Риддл с плюнул арахисом с карамелью. Швырнул туда же остаток батончика и поковырялся в зубах. Сунул руку в карман, вынул четвертак и бросил рядом с кассой. – Это за батончик.

И ушел.

Внешний мир темнел прямоугольником в неровном проеме разгромленной двери. Цикады не унимали свой громкий кошмарный хор. Мотыльки трепыхались вдоль стен. В воздухе висел пороховой дым. Миранда, лежа на полу, приподнялась на дрожащих руках, сжала кулак и ударила костяшками пальцев по старым сосновым доскам. Новая боль вспыхнула, точно костер на свежих дровах. Пробежала судорога. Миранда прислонилась к дощатой стене, на костяшках среднего и безымянного пальцев треснула кожа, они были в крови и грязи.

Из ночи в разбитую дверь, словно призрак, шагнул белый журавль. Его влажные перья были запятнаны грязью. Он, не мигая, уставился на Миранду золотистыми глазами. Сделал шаг в глубь комнаты, поймал в воздухе мотылька, нагадил на пол и вышел обратно на крыльцо.

Пропитанная потом и металлическим запахом оленьей крови, Миранда поднялась и вышла наружу. Оглядела двор, но журавля уже не было.

Смахнув ногой битое стекло с крыльца, она спустилась по насыпи к причалу и взяла из лодки отцовский зеленый ящик для снастей. Перенесла его по травянистому склону, мимо старой мастерской Хирама, его припаркованного рядом пикапа с тремя спущенными шинами и растущим из двигателя сорняком. Подняв из травы пивную бутылку, углубилась в чащу на краю участка, сошла оттуда по крутому спуску к воде. Всадила бутылку в мягкую землю и отступила на несколько шагов, пока не коснулась пятками плещущейся воды. Затем поставила ящик, открыла его и достала пистолет который дал ей Кук. Инстинктивно приняла стойку, расставив ноги. Хрустнула шеей и прицелилась. Взвела курок, не обращая внимания на резкий металлический щелчок. Выстрелила. Пистолет дернулся с оглушительным грохотом. Бутылка разлетелась на осколки. Ночь смолкла, онемев от потрясения. Она выстрелила еще. Грязь хлюпнула, стекло треснуло. Миранда выстрелила в третий раз, почти не целясь, – пуля отскочила и ударилась о воду.

Миранда опустила глаза на пистолет. Он был чужд. Не был частью ее.

Как и пистолет Риддла, которым он тыкал ей в живот, прижимал к груди.

Вдруг воздух похолодел, листья деревьев стали хрупкими и бурыми, а не зелеными, и сам день переменился, наступили осенние сумерки, девять лет назад, и ей уже был не двадцать один год, а почти тринадцать, и она, худенькая и длинноногая, только готовилась узнать, что жизнь – это череда непрерывных усилий сдержать непрерывное течение.

Стоя с пистолетом в руке, она почувствовала поднимающуюся тошноту. Наклонилась, и ее вырвало на песчаный берег.

Река за ее спиной бежала гладкая, будто черное стекло.

Она вспоминала странные подробности, фрагменты: как резко наступила осенняя ночь, будто дверь захлопнуло ветром. Она взбиралась от берега к деревьям по ступенькам из корней. На ней были обрезанные шорты и футболка. Большая тяжелая сумка, перекинутая через плечо, лязгала, пока она шла.

В глубине чащи Миранда опустилась коленом на сырые листья, положила фонарик на землю и расстегнула сумку. Вытащила десятифунтовый кусок железа и положила его рядом со светом. Вбила в землю толстый деревянный кол. Она помнила тот голодный, ершистый звук, который издавал металл, когда она терла им по колышку. Ржавчина сыпалась ей на ладони, мышцы рук ритмично дрожали. Когда Миранда нашла в сумке банку из-под кофе, из земли вдруг полезли жирные бурые черви. Голос Хирама у нее в голове наставлял: «Когда они полезут, ты выбирай покрупнее».

Приманивание через давление, грубой силой.

Когда банка наполнилась, она вытерла лоб, размазав грязь по лбу.

Из-за дерева, бесшумный как призрак, выступил Чарли Риддл.

Луч фонарика выхватил потертые квадратные носки его ковбойских сапог.

Он был моложе и стройнее, оба глаза были целы.

Он потянулся к уползшему от остальных червю. Бросил его в банку, взял фонарик Миранды и, встав, посветил ей в лицо.

Сначала он говорил. Она это запомнила. Что-то о прогулах, о школе, она что-то ему отвечала, что-то разумное, дерзкое, что-то о его руках у нее в промежности. Она держала подбородок высоко поднятым, чеканила каждое слово. Но он сделал к ней шаг, всего один, и свет между ними померк – тлело только пространство между их телами, а вокруг сгустилась грозная глубокая тьма. Верхушки деревьев тянулись вверх, будто руки скелетов.