– Отвечай, Мухина, – требовал Генка, вставая из-за стола. – Говори, кто это сделал, сейчас же!

Она изо всех сил крепилась. Не в ее правилах было реветь при чужих.

Генка подошел вплотную, обнял ее за плечи. Она стояла, опустив голову, чтоб он не увидел слез в ее глазах.

Он наклонился и заглянул ей в лицо.

– Мухина, Птича, скажи сейчас же! Откуда эти синяки у тебя на спине? Это он? Это Славик твой, да?

Она кивнула, не в силах произнести ни слова. И все-таки не выдержала. Разревелась.

Никогда еще, кроме самого раннего своего детства, не ревела Птича так самозабвенно. Прорвало.

Она ревела, прислонившись для удобства лбом к плечу своего давнишнего друга, а тот, совершенно растерянный, гладил ее по голове, нежно, словно боясь сделать больно. Гладил и приговаривал:

– Всегда он мне казался подозрительным. Возбуждал серьезные подозрения своим отшлифованным видом. Я его урою. Я ему не прощу. Это он… Это все время? Это часто было? Говори! Я все равно не отстану.

Птича перевела дух, пристроила голову поудобнее и ответила сквозь слезы:

– Так – в первый раз. Но он угрожал все время. Пугал.

– Это ж как надо бить, чтоб такие следы оставить! Он тебя ногами бил, да? Ох, сволота! И ты, конечно, побои не зафиксировала?

Птича отрицательно покачала головой.

– Теперь и не докажешь, что он… Даже если сейчас пойти… Побои должны быть свежие…

Генка бормотал свои умные деловые слова и вытирал, вытирал Птичины слезы.

– Я ушла от него насовсем. Я к нему не вернусь, – доложила, всхлипывая, Птича.

– Еще бы ты вернулась! Да кто ж тебя пустит к нему?! Тоже – придумала! А твои-то в курсе? Братаны знают, что он творил?

– Нет, я… Я боялась… Я… Я тебе все объясню…

– А он-то знает, что ты к нему не вернешься? – спросил внезапно осененный догадкой Геныч. – Ты ему это объявила? Или держишь в уме? А там посмотришь?

– Я ему не сказала… Он… он сразу уехал… И я… уехала…

– Ясно, Прекрасная Дама, – промолвил вдруг Рыцарь печально. – Все ясно с тобой! Тебя спасать нужно. Ты что-то совсем сдала за эти годы!

– Эх, Рыцарь, – шепнула Прекрасная Дама, – знал бы ты, как сдала…

– Слушай, – озаренно вопросил Генка. – А он тебя не хватится? Не приедет сюда за «продолжением банкета»? Приедет и продолжит… А?

– Он сейчас не в Москве… Хотя… Мог и вернуться… Вообще-то, мог, да. Он любит на пару дней раньше нагрянуть…

– А тебя дома не окажется, он станет искать… Приедет сюда…

– Не думаю, что сюда… Хотя, если нигде не найдет, может и сюда… Да…

Птичу вдруг пробрал ледяной холод. Она стала озираться затравленно. Ведь – да! Как это она забылась! Он может! Может. И что ей тогда останется…

– Ну вот что, милочка, я вам скажу, – голосом знаменитой Хоботовой из знаменитого фильма провозгласил Геныч, – собирайся-ка ты со своими блинами, вещами и чем там угодно на выход. К нам жить пойдем.

– Думаешь? – встрепенулась Птича.

– Уверен! Тебе с силами надо собраться. И видеть его сейчас тебе не надо. Вообще – лучше через адвокатов. Давай собирайся. Пошли.

Да, надо, надо отсюда убираться. Ясное дело – приедет! И тогда случиться может все, что угодно.

– Еще хорошо, хоть детей у вас нет! А то б он тебя детьми к стенке припер – будь здоров! – сочувственно подытожил Генка.

И, естественно, в этот самый миг из спальни раздался истошный крик Викуси. Ей явно надоело быть одной.

Птича ринулась к малышке, взяла ее на руки. Младенец тут же замолчал.

Генка смотрел на них во все глаза. У него явно не находилось слов.

– Это кто? Это – твоя? – вымолвил он наконец…

– Агу, – сказала Викуся и широко улыбнулась.

Славик стоял у окна. Он напряженно размышлял.

Жены нет. Что это может означать?

Собственно, это случилось впервые за всю историю их семейной жизни, чтоб он вернулся, а ее нет и неизвестно, где она.

Да, Ростислав все это время ей не звонил, считая, что так она лучше поймет свою вину перед ним. Вполне можно усвоить простые правила: с ним, мужем, можно ужиться. Он не монстр. Но – глава. И с этим не считаться не получится. Какой бы звездой она себя ни мнила.

Хочешь иметь надежный семейный тыл? Следуй простым правилам.

Не води в дом чужих. Всех этих сучек-моделек, подруг детства, родственничков. Они все опошляют, съедают энергетику созданного им дома, лишают покоя. И к добру это никогда не ведет.

Далее. Слушай то, что муж говорит. Двумя ушами. И не копошись за его спиной. Если муж сказал, что что-то нельзя, и не помышляй по-тихому ослушаться, все равно правда всплывет наружу. И кому от этого лучше?

Потом. Если муж пришел домой ужинать, надо ужинать, не откликаясь на звонки, хоть они трижды деловые и важные.

И еще. Вообще в присутствии мужа нельзя болтать с кем бы то ни было. Семья – святое.

Вот практически и все. Что? Трудно? Невозможно?

Да любая на ее месте счастлива бы была. При его возможностях, при его надежности – живи припеваючи. Только не отвлекайся на весь этот мусор человеческий. И будешь счастлива.

Он не хотел вспоминать свою последнюю вспышку. Не потому, что чувствовал собственную неправоту. Он именно был абсолютно прав.

Просил ее тысячу раз: ухожу на работу, улетаю по бизнесу – давай спокойно попрощаемся, телефон потом.

И еще просил: не общайся с этой дикой шалавой Нелькой. Хватит ей помогать. Она – пустое место, ничто, подстилка чужая. Нечего с ней даже рядом стоять, а то ведь уподобишься. Скажи мне, кто твой друг…

Но ведь проси – не проси, жена все равно продолжает делать по-своему. Зачем нарывается?

Конечно, его прорвало. Ударил ее пару раз. Но ведь впервые за все годы супружеской жизни ударил. Хотя, по правде сказать – себе-то можно сказать полную правду, – руки чесались давно. Потому что она явно не хотела понимать слов. И просьб по-хорошему тоже не понимала.

Вот он и не выдержал тогда.

Обиделась, снегурочка. Обычно первая мирилась…

Куда она девалась?

Славик заглянул в ее шкафы – все вещи на месте.

Ключи от ее машины (его подарок, между прочим) – в прихожей на столике.

Паспорт? Загранпаспорт?

Ага! Вот это отсутствует. Сумочку, стало быть, свою взяла и укатилась.

Он ходил по огромной пустой гостиной и думал.

Телефон у нее отключен. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия Сети»…