На семинаре, который проходил примерно шесть месяцев спустя после нашего последнего разговора с Ховардом, он вошёл в помещение, почти не хромая. Когда я спросил его, что произошло, он сказал: «Раны перестали кровоточить, когда я всем сердцем принял своё несчастье и свою больную ногу. Теперь я могу стоять на обеих ногах». Нельзя сказать, что боль полностью исчезла, но она изменилась. «Я чувствую, что простил свою рану и, как бы это странно ни звучало, моя рана тоже простила меня. Во всяком случае хорошо, что теперь я чувствую себя живым. Посмотрим, что можно сделать дальше». Работа по проживанию горя была для него глубинным исцеляющим процессом, который может продолжаться многие годы, но, как говорит Ховард, «похоже, моё тело навёрстывает упущенное. Я так долго был закрыт и так долго боялся чувствовать, что, кажется, без всей этой боли я бы не обратил на это внимания».

Ещё одним очень ярким пример такой работы, связанной с обретением открытости исцелению, является случай, произошедший с одним нашим другом-терапевтом, который из-за хронического заболевания сердца не мог больше подниматься по лестнице и продолжать работу в области танцевальной терапии. Он рассказал нам, что его работа по обретению открытости «сердца самому себе» началась, когда однажды он оказался перед изображением священного сердца Иисуса. «Своим собственным дряхлым сердцем» он открылся его сиянию. По его словам, с каждым вдохом в него проникало то сострадание, которого ему самому так не хватало. Он принял сердце Иисуса в самую глубину своего сердца.

«Своим собственным больным сердцем я начал сливаться с этим священным сердцем, и в этом было что-то по-настоящему опьяняющее». Проходили месяцы, и его медитативная практика, начавшаяся с десяти минут, увеличилась до нескольких ежедневных сессий по двадцать минут. Пока он учился милосердию, необходимому для исцеления, развитие его болезни прекратилось. Уже три года его болезнь сердца не прогрессирует. «Теперь я снова могу преодолеть лестничный пролёт, а порой сердце влечёт меня танцевать, хотя тело всё ещё немного выматывают такие движения».

Некоторым требуются месяцы боли и беспомощности, чтобы они начали искать исцеления на большей глубине. Другим, кажется, нужно лишь мгновение, чтобы нащупать тот путь, на котором можно обрести целостность. Одна женщина, болевшая раком, которая приехала на десятидневный ретрит по осознанной жизни и смерти, на третий день подошла ко мне и сказала: «Сейчас я собираюсь отправиться домой, чтобы отдохнуть, – я приехала только затем, чтобы понять, что делать дальше. И я получила то, зачем приехала». Через шесть лет после этого события опухоль в её мозге исчезла. В последний раз, когда я видел её, эта женщина подошла ко мне, широко улыбаясь, и сказала: «У меня больше нет рака». Когда я спросил её, полностью ли она вылечилась, ответ был таков: «Не знаю, но я чувствую большую вовлечённость в жизнь, чем когда-либо прежде».

У некоторых людей предчувствие выхода из болезни может возникнуть после длительного периода интенсивных страданий и сопротивления, когда они пережили поражение перед лицом трудностей, порождённых болезнью, когда «просто больше не остаётся сил на борьбу». Часто сердце обнажается, когда исчезают сопротивления, и даже в сильнейшей боли чувство поражения растворяется в новой возможности переживания жизни. Словами Томаса Мертона, «истинной любви и молитве учатся в миг, когда молитва становится невозможной, а сердце обратилось в камень».

Очевидно, именно это произошло в случае Мэй, на руках у которой умер её четырнадцатилетний сын, – как она думала, он просто тяжело простудился. После того, как врач сказал, что «это просто не опасный для жизни грипп», она до последней минуты уверяла своего сына, что он сможет «выдержать это самостоятельно, проявить мужество!». Однако он умер. После его смерти она разрывалась на части от чувства вины и сомнений в себе. «Больше года я сходила с ума, и вот моё сердце просто не выдержало. Я не могла даже самостоятельно дойти до ванной. Я просто лежала в опустошённом состоянии. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Мне казалось, что я больше никогда больше не буду чувствовать себя нормально. Я привыкла спрашивать у каждого, с кем знакомилась, знают ли они человека, который не смог бы оправиться от горя. Я думала, что жизнь кончена, что я перегорела. Я разрушила всё. Мне продолжало становиться всё хуже, пока я не почувствовала, что так просто уничтожу себя. После года ежедневных размышлений о самоубийстве я поняла, что „либо пан, либо пропал“. После увещеваний многочисленных терапевтов я впустила в себя эту боль. Я думала, она меня уничтожит; возможно, так и случилось, ведь в некотором смысле я родилась заново, позволив боли и горю убить меня – но я не умерла. С тех пор я стала доверять боли, как и прощению. И возобновила отношения со своей семьёй».

Большинство людей откладывают необходимое исцеление на потом. Мы начинаем задаваться вопросом: «На каком уровне можно обрести исцеление?» лишь тогда, когда в нашем организме обнаруживается раковая опухоль, когда мы переживаем смерть ребёнка или теряем положение в обществе, которое много для нас значило, из-за старости, развода или хронической болезни.

Исследовать горе, присутствующее в нашем больном теле и болезненно разделённом уме, можно на самых разных уровнях. Да, вполне может быть, что только после травмирующего события мы начнём проявлять внимание к жизни на том уровне, где можно обрести исцеление и освободиться от тонких травм.

Когда я пришёл к более глубокому пониманию этого момента, стал меняться мой подход к работе с людьми, испытывающими боль. В первые годы своей работы, когда я находился рядом с людьми, испытывавшими сильные телесные страдания, я временами замечал, что внутренне, сердцем, начинаю молиться, прося о том, чтобы их боль уменьшилась. Но со временем я увидел, что слишком мало понимаю, чтобы знать, что является наилучшим развитием событий для конкретной личности. А затем однажды, когда я находился рядом с человеком, который был сильно физически истощён, я заметил следующее: как только я обратился к божественному началу (неважно, что под ним понимать) с просьбой хотя бы ненадолго избавить этого человека от трудностей, что-то внутри меня воспрепятствовало такой молитве. Очевидно, подобная просьба была неуместной. С тех пор я могу молиться лишь о том, чтобы человек сумел извлечь из своего опыта как можно больше мудрости и глубины исцеления. Я больше не могу предвосхищать божественное провидение, пытаясь угадать смысл, причины и последствия болезни. И я просто доверяюсь своему неведению, чтобы оставаться открытым для происходящего и осознавать, что мы обретаем глубинное исцеление благодаря вниманию к жизни и всему, что она в себе несёт.

Наша давняя подруга Вивьен, проснувшись однажды утром, обнаружила, что её юная дочь лежит убитой в соседней спальне. Она не могла простить себя за то, что не пришла на помощь дочери. «Как я могла не услышать? Как я могла не понять, что она нуждается во мне?» Выяснилось, что её дочь уже была мертва, когда мать пришла домой, и что её убили той ночью гораздо раньше, однако рациональный ум кипел от негодования, поскольку не способен был контролировать смерть или защитить любимое существо. В первые месяцы, как рассказывала Вивьен, она почти не в силах была поверить, что спокойно спала в ту ночь, когда её задушенная дочь лежала в соседней комнате. Её тело начало болеть, возобновились прежние физические недомогания. Она говорила: «Мне до смерти плохо от того, что всё произошло именно так». Она сказала, что готова сделать всё, что угодно, чтобы вернуть свою дочь, и это напряжённое стремление находило выражение в её теле и разуме. Но как-то раз, занимаясь медитацией на проживание горя, она осознала, что жизнь никогда не будет прежней. Она позволила громадной боли, заключённой в этой невыносимой для неё правде, проникнуть в сердце и начала открываться исцелению. Она перестала бороться с образами своей задушенной дочери, постоянно возникавшими в уме, она позволила им заполнить её ум – она плакала, кричала, смеялась и долго говорила со своим погибшим ребёнком, пока наконец не уснула. Она больше не боролась с происходящим, но стала открываться реальности, позволяя боли освобождать сердце – слой за слоем – от прежних привязанностей. Сострадание и исцеление почти просвечивали сквозь её плоть, выжигая разделённость и страх, преследовавшие её всю жизнь. И хотя теперь Вивьен осознаёт, что её дочь никогда не вернётся, она обычно добавляет: «Но никогда она не была так близка к возвращению».