Зрение вернулось, и я начал узнавать её постепенно, хотя ещё когда был слеп, где-то глубоко внутри понимал, что это она. Она была безумно похожа на мать, хоть ту женщину я видел всего лишь раз в жизни, но запомнил её навсегда. Она — олицетворение моего худшего кошмара, олицетворение дня, который хотелось стереть из памяти навсегда. Олицетворение ошибки, которая будет сжирать меня до последнего дня моей жизни, и заставляющая меня отворачиваться от своего отражения в зеркале. У Элены её волосы, её глаза, и голос похож на тот, что я слышал тринадцать лет назад. Только стал более взрослым, плавным, текучим, и сладким как мёд. Я хотел бы, чтобы это была она, и не хотел одновременно. Этот груз на душе меня сожрал, раздавил своим весом и требовал освобождения. Я мог рассказать ей всё, от начала до конца и наконец освободиться. Но чем ярче становилось зрение, чем лучше я мог рассмотреть Элену, тем меньше мне хотелось, чтобы она оказалась племянницей Дэвида. Я хотел её. Начиная от запаха волос, гладкости её кожи, и заканчивая вздорным характером, который хотелось покорить. Каждое касание к ней, каждый вздох, наполняющий лёгкие её запахом, всё это отдавалось толчками внизу живота и адским желанием попробовать её на вкус. Там, в ванной, я почувствовал её почти сразу, и когда обернулся, видел, как она до красноты кусала губы, а дрожащими пальцами сжимала подол платья. Тогда я не знал, с чем именно она боролась, с ненавистью или с желанием, но думать хотел лишь о втором. И сам боролся, чтобы не обхватить пальцами вздыбленный член, представляя её пальчики на месте своих, не довести всё до конца в яростном желании выплеснуть из себя накопившуюся похоть. Она боялась чего-то, до безумия боялась, и всё больше пряталась в раковину своего страха, прикрываясь напускной смелостью, а мне хотелось эту раковину раздробить. И ничего бы я этим не добился, если не откалывать медленно, по маленькому кусочку, чтобы не зацепить её острыми осколками собственного безумия. Поэтому я ждал, когда зрение вернётся полностью, и я смогу всё выяснить сам. Та личность Элены, которую знали Рик, и Артур, была чиста, как слеза. Но я знал Дэвида, знал его возможности, и прекрасно понимал, что обмануть друг друга нам теперь очень легко, если этого захотеть. Но как же не хотелось впутывать девчонку, как и тогда, много лет назад. Я до сих пор не смог забыть её наполненные страхом глаза, и вряд ли когда-нибудь забуду дрожащее тоненькое тельце, зажатое между двумя дулами пистолета, настолько напуганную, что лишилась чувств прямо на моих глазах. И я не хотел сравнивать их с Эленой, я до чёртиков хотел, чтобы они оказались разными людьми, совершенно не связанными друг с другом, иначе никогда бы больше не смог заставить себя посмотреть ей в глаза.

В этот вечер я не собирался брать её с собой. Хотелось ужраться до потери памяти, и весь следующий день посвятить борьбе с адским похмельем, но вместо этого в «Клариссу» мы отправились вместе с Эленой. Маленький дьяволёнок в ангельском платье сводил с ума не только меня, но всех мужчин в округе, кроме Бари. Наш служащий знал, кому из мужчин принадлежали права на девушку, знал имя её жениха, и оставался в стороне. А я намеренно не хотел знать кто он, иначе даже перед самим собой уже не смогу прикрыться, если всё же оступлюсь. И в тот момент, когда пили текилу в баре, когда слизывал соль с её кожи, под своим языком хотел чувствовать совсем иную плоть, и еле сдержался, чтобы не увести её домой, и не запереть в комнате. В своей комнате.

Сколько раз я позже буду жалеть о том, что выпустил её из бара, и что не пошёл следом, зацепившись за быка, которому она двинула по яйцам по пути в туалет. Сколько раз я буду просыпаться ночью, и видеть это расползающееся по белому платью кровавое пятно, и её закрывающиеся глаза. И буду вспоминать, как рвался сквозь толпу, озверевшую от страха перед чередой выстрелов. Как смотрел в безжизненные глаза Бари, и парня, оказавшегося не в то время, и не в том месте. Я видел смерть сотни раз, мы с ней были почти что старыми друзьями, так часто оказывающимися на одной дорожке, что казалось, я уже давно должен приветливо махать ей рукой. Но не в этот раз. Сейчас, стоя на коленях, зажимая рану на её животе своей ладонью, я молился богу, в которого никогда не верил, чтобы и на этот раз он отпустил её, не забирал в свою проклятую обитель. Придерживал окровавленными руками её голову, и под откинутыми волосами увидел серёжки. Те самые, что лежали на тумбочке у кровати её матери, когда я её нашёл. Когда я нашёл её, женщина была мертва, раскинув руки в безмятежном сне, так и не осознав, что смерть поцеловала её бледные, холодные губы последним поцелуем. Почему-то именно серьги врезались в память. Нежно-голубые, цвета неба, как символ света и жизни у мёртвого тела.

Элена ещё дышала. Очень слабо, и почти незаметно, и эти грёбаные серёжки рвали мне нутро в клочья, как предвестник того, что произойдёт с минуты на минуту. Необратимо, неизбежно, и чтобы я не сделал, я ничем не мог помочь. Только долбаные врачи, которые всё ещё не приехали, могли спасти её жизнь. Когда я услышал сирену скорой помощи, девушка окончательно закрыла глаза.

* * *

А дальше пошли мучительные минуты и часы ожидания, растянувшиеся в вечность. Дорога в больницу, слабый стук её сердца, который я слышал через аппарат, суета врачей, скользящих призраками по коридору, и ни один из них не мог сказать мне, что сейчас происходило в реанимации. Полиция приехала через несколько минут после того, как нас доставили в больницу. Спрашивали о том, есть ли у меня предположения о личности нападавших, но я молчал. Предположение было лишь одно, и оставалось понять, был ли я прав. Являлась ли девушка, за жизнь которой сейчас борются врачи, племянницей Дэвида, или целью всё же был я, а она случайно оказалась под пулями. Ответ был в её телефоне, который я нервно сжимал в руках, и который так и не нашли полицейские. В телефонной книге были лишь номера Полины, Артёма и Рика, а в вызовах числился один неизвестный номер, зарегистрированный на человека, который не имел ничего общего с Эленой. С минуты на минуту мне должны были сообщить адрес, откуда чаще всего поступали звонки. Улицу и номер резиденции Дэвида я уже знал, и сопоставить факты было просто. Оставалось лишь дождаться информацию.

Час назад самолёт Чужого совершил посадку, и после моего рассказа о случившемся, о моих догадках о личности Элены, он долгое время сверлил взглядом дверь операционной и не говорил ни слова.

— Ты хочешь сказать, что эта девушка обвела нас всех вокруг пальца, пробралась в мой дом, и вместо сиделки я приставил к лучшему другу убийцу? — Заговорил он после долгого молчания.

— Это ещё не доказано. Даже если это она, всё могло быть случайностью. А если и нет, то убийца здесь только я. Не она.

— Ты не убивал их. — Коротко бросил Чужой, сосредоточившись в своих мыслях. В какой-то степени я понимал его. Обнаружить дыру в охране острова после всего, что с ними произошло, было для него шоком. Теперь Холл вряд ли покинет остров, пока не залатает все лазейки окончательно. Но то, что чувствовала Элена ко мне, если она знала кто я такой… Только вот зачем она пришла? У неё было столько возможностей убить меня, что казалось глупостью не воспользоваться хотя бы одной из них, а она глупой не была. Скорее напуганной. И главный вопрос. Если она пришла за мной, если знала, что я виновен в гибели её семьи, то как Дэвид смог её обмануть? Если она помнит меня, то и его в ту ночь должна помнить… Но ни на один из этих вопросов я пока не мог получить ответ. Информация о её звонках всё ещё не поступила, а простой поиск в интернете не принёс результата. Вся информация о племяннице Дэвида было подтёрта, либо её не было изначально. Всё, что касалось фонда и лицевой компании корпорации было завязано только на нём.