Так продолжается два-три дня, пока мороз не ослабнет и не прекратится ход рыбы.

Улов делили на паи здесь же у реки.

Федоровна слышала, как у ее зимовья замер лошадиный топот и морозный скрип полозьев. Как угорелая, в дверь ворвалась Финка, молодая работница Каверзиных.

— Бабушка Анна, скорей! — с порога закричала она.

— Я сейчас, — заспешила Федоровна. — Дверь закрой, выстудишь все тепло, шалая. Сейчас вот, соберусь.

Финка на месте не стоит, приплясывает от возбуждения. Хлопает кнутовищем по валенку.

— Как она? — спросила Федоровна, уже усаживаясь в кошеву.

— Н-но! — тронула вожжи Финка. — Кричит. Страшно так!

В зимовье Каверзиных вся власть перешла к Федоровне.

— Дверь на заложку. Лампаду надобно зажечь перед образами. Все хорошо будет, Христос с нами.

Федоровна заправила волосы под косынку, вымыла руки горячей водой, неустанно повторяет божественно:

— Господи, помилуй, спаси рабу Твою Марину, помоги ей счастливо разрешиться от бремени.

Время шло. Федоровна все там, за ситцевой занавеской, у Марины. Евсеевна стоит на коленях, молится. Молится устало, давно. Детский крик, как кнутом, подстегнул, Евсеевна гулко об пол лбом.

Слава Те, господи. Услышал наши молитвы.

На Аргуни продолжали колоть рыбу. Уже и Федька и Северька успели отстоять свою очередь с острогами не по одному разу, а рыба все шла. На торосистый лед острогами выбрасывали сытых тайменей, крупночешуйчатых, широких, как лопаты, сазанов. Уже выросла немалая гора мороженой рыбы.

Вторые сутки Илья Каверзин не уходил от реки. Думал: «Как там Марина?» А сходить домой — времени не было. Еще издали увидел, что кто-то скачет сюда, к реке, на его Рыжке.

Финка круто осадила коня.

— С внуком тебя, дядя Илья.

Илья победно оглянулся вокруг. Потом словно спохватился, повернулся лицом к желтому пятну солнца, проступившему сквозь туман, снял шапку, трижды перекрестился.

— Слава богу. Продолжен род Каверзиных, — и крикнул: — Сергей Георгиевич, дома мне надо быть. Смотри тут один!

— Что у тебя случилось? — подошел в обледенелом полушубке Проня Мурашев.

— Счастье у меня, Проня. Внук родился. Я поеду, а ты мой пай привезешь.

Илья бросил солидного таймешка в кошевку и упал рядом с Финкой.

Назавтра у Каверзиных гуляли. Гости пришли солидные: Проня с женой, Сила Данилыч. Из Караульного прискакал Андрей, привез есаула Букина, обрадовав отца. Ко времени подоспел и поп, сиречь отец Михаил, завернувший на Шанежную крестить ребятишек, народившихся за осень и зиму.

Илья вина не пожалел. С рождением внука отмякло сердце старика. Гости тоже — не заставляли себя принуждать. Пили за здоровье внука, пили за деда, за отца, за Марину. Через час говорить уже хотелось всем.

— Жизнь идет, — философствовал Проня. — Одних убивают, другие умирают, третьи нарождаются.

— Так Господу угодно, — вторил ему отец Михаил.

Сила Данилыч гнул свое:

— Вот ты, господин есаул, и ты, Андрюха, стоите у власти, так растолкуйте мне, когда эта проклятущая война кончится. А то живи и бойся. Неужто партизаны так сильны?

Лицо у Силы глуповатое, тон простецкий, но Илья-то знает, что за человек Сила Данилыч. Он и хозяин крепкий. И грамотей. Газеты читает.

Букин сидит красный, китель расстегнул.

— Надо полагать, что к лету все будет кончено. Партизаны в тайге сидят, боятся нос высунуть. Налет на заимку не в счет. В тайге они голодают. Последних коней доедают. Правда, — это, господа, по секрету, — из России идет большевистская армия. Но здесь она неминуемо столкнется с японцами. И тогда посмотрите, кто сильнее: мужики или императорское войско.

— А потом ведь японцев отсюда не выгонишь, — пугается Сила Данилыч.

— Это другой вопрос и дело будущего, — резко говорит есаул. — Наша основная задача — выжечь красную заразу. Партизан надо искать не только в тайге, но и в поселке, и на заимках.

Сила Данилыч не унимается:

— Нет у нас на Шанежной партизан.

— Ох, Сила, — Илья грозит коричневым пальцем, — принюхиваешься ты, узнаешь, куда ветер дует. Ты ведь против ветра не попрешь.

— Гы-ы! — смеется Сила. — Против сильного ветра даже мочиться не резон.

Андрей томится, что ему не дают говорить, и, уловив паузу, объявляет:

— Есть на Шанежной партизаны.

Все поворачиваются к младшему Каверзину.

Андрей рад вниманию, и ему еще больше хочется удивить всех.

— У меня тут запопутьем еще одно дело. Сегодня ночью или завтра утром возьмем Северьяна Громова, Федьку Стрельникова и их дружка Лучку.

— Как возьмем? — не понимает Сила.

— Арестуем. Сегодня подъедут трое наших, и мы их тихонько, по одному возьмем.

— Ладно ли? — спрашивает Проня. — Мерзавцы-то они мерзавцы, но они не воюют.

— Мы о них больше знаем.

Андрей стукнул ладонью по столу. Потом словно спохватился, осторожными шагами прошел за занавеску, к Марине. Жена спала, Рядом на табуретке, прислонившись к кровати, спала уставшая от бессменного дежурства Федоровна.

— Бабушка, — потряс ее за плечо Андрей. — Пойдем с нами за стол. Слышишь, бабушка.

Зевая и крестя рот, Федоровна медленно встала.

— Стаканчик вина выпьешь?

Не дожидаясь ответа, Андрей подхватил повитуху, потащил к гостям.

На молодую бабку хозяева смотрят с лаской: ребятенка приняла, Марина не болеет.

Наполнили рюмки. Выпили. Но Федоровне не идет водка, комом в горле стоит: ишь, задумали, ироды, крестника заарестовать! И заарестуют — у них власть. А Федька и не знает, сном-духом не ведает, какая беда собирается над его дурной башкой.

За окном послышался лошадиный топот.

— Кого-то черти несут.

Федоровна осуждающе нахмурила брови, закрестилась, зашептала губами.

Андрюха понял, пьяно закрыл рот ладонью, подмигнул.

— Не буду, бабушка. Сорвалось про чертей.

Дверь открылась, вошли вооруженные милиционеры, вытянулись перед начальством.

Выслушав рапорт, Андрей хотел было поднести вошедшим по стаканчику, но, совершенно счастливый, старик Каверзин перегнулся через стол и шепотом попросил у есаула разрешения пригласить милиционеров за стол.

— Вы хозяин, — развел руками Букин.

Милиционеры смущенно сбросили полушубки, бочком подсели к столу. Но, оглушенные большими стаканами водки, легко побороли скованность, жадно набросились на еду.