Индустриализация

Пятилетний план 1928–1932 гг. стал первой в СССР (и, как твердили советские пропагандисты, во всем мире) попыткой экономического планирования в масштабах целой страны; основное внимание в нем уделялось ускоренному развитию тяжелой промышленности, прежде всего горнодобывающей, металлургической и машиностроительной. Задачи ставились амбициозные: удвоить государственные инвестиции в промышленность относительно уровня предыдущих пяти лет и достичь трехкратного роста производительности по отношению к довоенному уровню. На вопрос, где на все это взять денег, удовлетворительного ответа так и не нашли: в краткосрочной перспективе коллективизация сельского хозяйства оказалась неэффективна как метод «нажима», поскольку затраты на нее были выше ожидаемых, а доходы ниже. Дефицит помогло покрыть увеличение объема производства водки (что, как писал Сталин Молотову в 1930 г., было необходимо, чтобы оплатить возросшие расходы на оборону); достижению той же цели способствовало и резкое незапланированное снижение уровня жизни в городах.

Промышленные стройки в годы первой пятилетки (1928–1932)[18]

В условиях нехватки денег, которые позволили бы решить проблему, советское правительство попыталось снять ее с помощью дешевой рабочей силы. Одним из основных источников такой рабочей силы стали женщины, которые впервые влились в ряды трудящихся масс, что стало в тот период основной задачей эмансипации: на протяжении 1930-х гг. почти 10 млн женщин приступили к оплачиваемой трудовой деятельности. Другим кадровым резервом оказались городские безработные. Однако важнейшим источником трудовых ресурсов было крестьянство, чему в огромной мере способствовало выселение кулаков; ГПУ, в распоряжении которого оказалась растущая сеть трудовых лагерей ГУЛАГа, также превратилось в ключевого поставщика кадров для промышленных предприятий. Кроме того, в годы коллективизации из деревень в города уехали миллионы молодых крестьян: одни бежали от раскулачивания или колхозов, а другие – теперь, когда в городах появились многочисленные вакансии, – в поисках новых возможностей. В годы первой пятилетки на каждых троих деревенских жителей, вступивших в колхоз, приходился один, который покидал деревню и становился наемным работником. Только в 1928–1932 гг. из деревень в города на постоянное жительство переехали 12 млн человек.

Если бы у кого-нибудь хватило духу назвать вещи своими именами, можно было сказать, что коллективизация в СССР выполняла ту же функцию, что и огораживание в Англии XVIII и XIX вв.: там крестьян тоже безжалостно сгоняли с земли, тем самым, как отметил Маркс, снабжая трудовыми ресурсами индустриальную революцию. Неясно, до какой степени этот результат был ожидаем и являлся частью стратегии коллективизации, избранной режимом. Сталин никогда ничего подобного не говорил. В поразительно лживой речи, посвященной успехам коллективизации в искоренении бедности на селе, он утверждал – в год, когда городское население СССР увеличилось на 4 млн человек, – что благодаря привлекательности колхозов привычный «срыв крестьян со своих мест» ушел в прошлое.

При определении целей как первой пятилетки, так и последующих дебаты велись прежде всего о том, какие новые заводы, железные дороги и гидроэлектростанции должно будет построить государство и где именно. Здесь просматривается некоторое непроговоренное сходство с популистской политикой «казенного пирога» в странах Запада. Один из самых горячих и долгих споров разгорелся вокруг того, следует ли в первую очередь развивать Украину, которая обладает современной инфраструктурой, но расположена в опасной близости к западной границе, или Урал, регион с менее сильной промышленностью, зато более безопасный в плане географического расположения. Советские политики и плановики упорно держались мнения, что приоритет нужно отдавать промышленно слаборазвитым территориям – Сибири, Средней Азии и Кавказу. Но существовал и конкурирующий подход, учитывавший в том числе соображения безопасности: поскольку наращивание оборонного потенциала страны было одной из основных задач первой пятилетки, Сталин склонялся в пользу размещения важных в военном плане заводов не в неславянских республиках, но в самом сердце страны – на Украине и в Центральной России. Тем не менее такие вопросы находились в ведении политбюро, а не одного только Сталина, и в процесс принятия решений постоянно вмешивались власти республик и областей, продвигавшие проекты, отвечающие их интересам. Подобное лоббирование – и в целом представление в Москве интересов своих регионов – превратилось в ключевую обязанность первых секретарей республиканских и областных комитетов партии. Интересы своих территорий при обсуждении бюджета отстаивали и многие из членов политбюро, причем никто не мог превзойти в настойчивости (и успешности) народного комиссара тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе, который, как и Сталин, был грузином.

Счастливая жизнь колхозников на афише спектакля «Лен», поставленного на сцене Ленинградского государственного театра рабочей молодежи (художник Ф. Ф. Кондрашов, 1931 г.)[19]

Магнитогорск, огромный металлургический комплекс, построенный на Урале в абсолютной глуши, – канонический пример проекта первой пятилетки, воплотивший в себе многие из ее противоречий. Его осуществление в огромной мере зависело от труда заключенных и депортированных кулаков, охраняемых сотрудниками ГПУ; высланные из более благодатных регионов инженеры-«вредители» работали тут рядом с едва закончившими обучение коммунистами. Одновременно Магнитогорск притягивал юных комсомольцев-добровольцев, горевших желанием вопреки трудностям «покорять природу» и на пустом месте строить советскую промышленность. Это напоминало классический город американского Дикого Запада, со всеми его лишениями, но одновременно и с приключениями, и с духом товарищества; происхождение оказывалось неважным, и даже кулацкий сын мог стать стахановцем (сверхпередовиком производства) и вступить в комсомол. Здесь – пусть и не в полном соответствии с первоначальными планами – ковался «новый советский человек».

В советской печати сложилась особая культура бахвальства: каждый день газеты сообщали о новых «достижениях» (ключевое понятие 1930-х гг.) страны на ниве построения социализма – столько-то тонн стали выплавлено, столько-то доменных печей введено в эксплуатацию, столько-то километров железных дорог проложено, столько-то киловатт-часов электричества произвели новые гидроэлектростанции. «Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять», – заявил Сталин, используя одну из получивших тогда широкое распространение военных метафор. Однако по пути большевикам встречалось немало «засад», так что зачастую у них возникала нужда в «тактических отступлениях». Советское планирование в тот период заключалось в расстановке конкурирующих проектов в порядке их приоритетности, определении целевых показателей и побуждении предприятий «перевыполнять план» – не снисходя до таких мелочей, как где конкретному тракторному заводу брать резину для шин. В результате промышленным предприятиям приходилось содержать целую армию неофициальных «толкачей», чьи услуги оплачивались из тайных директорских фондов; толкачи должны были выискивать необходимые материалы и контролировать их отгрузку в нужном направлении.

Нехватка продовольственных и потребительских товаров была еще серьезнее нехватки сырья для промышленного производства, и советским гражданам приходилось до совершенства оттачивать свое умение «доставать». Популярная в СССР поговорка гласила: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Чтобы что-то купить, в первую очередь нужно было иметь «связи», а уже во вторую – деньги на покупку. Это касалось как рабочего обувной фабрики, который мог умыкнуть пару галош, чтобы обменять их на картошку у знакомого колхозника, так и академика или секретаря райкома партии. «А к кому ходите вы?» – спросила жена наркома внутренних дел Николая Ежова жену поэта Осипа Мандельштама, когда они однажды встретились в престижном санатории. Она имела в виду: «Кто ваш покровитель?» Наивная Надежда Мандельштам не поняла вопроса, но ее муж понял и ответил: «Мы ходим к Николаю Ивановичу [Бухарину]».

Результаты

За две первые пятилетки СССР действительно совершил промышленный прорыв, пусть и ценой гигантских затрат и огромных бессмысленных потерь. Советская статистика заявляла об удвоении валовой продукции промышленности между 1928 и 1932 гг. и о втором ее удвоении за следующую пятилетку, со среднегодовыми темпами прироста в 17 % в период с 1928 по 1940 г. Западные аналитики (и советские экономисты-ревизионисты 1980-х гг.) считали, что среднегодовой темп прироста был ближе к 10 %, но и эта цифра впечатляет. Ряд промышленных показателей, в том числе объемы производства нефти, угля, грузовых автомобилей и тракторов, демонстрировали резкий рост уже к концу первой пятилетки. Однако бо́льшая часть усилий первого пятилетнего плана была направлена на строительство заводов по производству такой продукции, как чугун и стальной прокат, которые заработали только