его на дорожку. Это была всего лишь шутка, да к тому же известная. Не успел фантик упасть, как Ветка закричала:

— Имеется набросанность бумажек!.. Так и запишем!

Если в других отрядах просто улыбались и беззлобно кричали на Ветку, здесь они напоролись на очень слабо понимающего юмор Ромку Лучика. В противоположность своей нежной фамилии он был длинный, широкоплечий, глаза у него горели холодными огнями, особенно когда дело касалось чести родного отряда.

— Вы прекратите за чужой счет вылезать на первое место! — сказал Лучик, имея в виду всю комиссию да и Ольгу Петровну в придачу. Хотя острила одна Ветка.

Надо было как-то выходить из положения, и Алька сказал, показывая всем тоном, что он шутит:

— А почему лужа не выпита? А почему трава с дорожек не съедена? А почему…

— А ты вообще молчи… гном!

Алька на секунду замешкался… По существу, он попал в безвыходную ситуацию: за оскорбление надо было драться, но не с Лучиком же! Получатся какие-то слон и моська. Так девчонки иногда лезут с кулаками на ребят, зная, что им ничего не грозит. И он замешкался.

— Не бойся, — вдруг сказал Осипов. — Мы ему сейчас вломим!

Дурацкая ситуация. Во-первых, двое на одного. Во-вторых, какая же драка при воспитателе, да еще при Ольге Петровне! В-третьих, Осипов понял, что «гном» для Альки — оскорбление. В-четвертых, это «не бойся», на которое Лучик пренебрежительно улыбнулся…

— Я вообще никого не боюсь, запомни это, Осипов! — И Алька пошел прочь. Плохая история!

— Рома, — дружелюбно сказала Ветка, — ты когда последний раз менял опилки у себя в голове? Залежались ведь.

Очень неплохой ответ. Но возвращаться было уже как-то нелепо.

Алька остановился лишь у самого леса. Здесь вступал в силу «закон границы», который он, старый житель «Маяка», не стал бы нарушать ни в коем случае.

Осознав себя ветераном и вообще цветом лагеря, он подумал, что ему надо бы вернуться в комиссию по чистоте. Невольно Алька ощущал себя ее председателем. Да уж чего теперь возвращаться! Оставалось осмотреть лишь их собственную территорию — второго отряда.

Тогда он решил сходить на место несостоявшегося боя и сказать этому Ромке, чем нормальная принципиальность отличается от ненормальной тупости.

На лавочке перед домиком первого отряда сидел разниматель драк Вадим Купцов и читал «Советский спорт». Это уж как закон: идешь куда-то разговаривать по-крупному, обязательно наткнешься на Вадима.

— Ну так что? — спросил Вадим. Он был, как и следовало ожидать, в курсе дела.

Алька пожал плечами:

— Знаешь, Купец, я вот никогда не мог понять, для чего это в метро говорят: «Станция конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны». Вроде и так понятно, да? Раз конечная, то уж поезд дальше никак не пойдет. А раз дальше не пойдет, то сидеть там нечего, точно? А все же говорят.

— Ну и для чего? — Вадим улыбнулся.

— А для таких, как ваш Рома преподобный. Которые в юморе как таракан в телевизоре!

Вадим засмеялся:

— Ладно, знаешь что… Ты тоже галоши не заливай. Хочешь «Спортик» почитать?

Алька взял «Спорт». Он не очень уважал это чтение. Но зато уважал Вадима Купцова: и за его ветеранство, и за многое другое.

Рассеянно просмотрел он заметку, где с большой торжественностью писали про победу «Спартака» над затюканной «Зарей», перевернул страницу. И глаза его уперлись в объявление: «Школа-интернат спортивного профиля № 6 принимает юношей и девушек, рост которых (7—8-е классы) — 170 см, (9—10-е классы) — 180 см.

Заявления принимаются до 10 июля».

Он отложил газету, встал и, ни слова не говоря, пошел от удивленного Купцова.

Не в том было дело, что он опоздал с заявлением — он туда бы и не пошел, а в том, что никогда ему не иметь такого роста. Ну и день сегодня! А ведь еще только утро… «И чего это я все бегаю куда-то, бегаю…» — подумал Алька.

У входа на отрядную терраску его высматривала Ольга Петровна, для виду теребя журнал «Клуб и самодеятельность».

— Слушай, Алик… Что с концертом будем делать?

Они обменялись взглядами. Причем с Алькиной стороны взгляд был подозрительный: попробуйте только меня пожалеть! Но он имел дело с опытной маскировщицей. И потом, через пять дней действительно «День эстрады», и Алька действительно король по самодеятельности.

— Как ты себе это представляешь? Нужно три-четыре номера.

— Не знаю. — Алька пожал плечами. — Но лично мне надоело, когда дети противными голосами читают стишки.

Ольга Петровна тотчас забыла, зачем она затеяла этот разговор, и ринулась уже в настоящий бой. Дело в том, что она очень любила литературные монтажи, они ей казались интересными и выигрышными, к тому же обеспечивали очки за массовость.

— Ну ты, Алик, тоже умен, как поп Семен: корову продал, гармонь купил!

— Чего? — удивился Алька.

— А очень просто! Если ты бракуешь какую-то идею, так надо выдвигать свою. Одним отрицанием сыт не будешь!

— А чего я-то, в конце концов? На сборе обсудим.

— Мнение сбора складывается из мнений каждого человека. А у тебя его нет!

Они были оба ветеранами «Маяка». Они ссорились, а сами отлично понимали высокую цену друг друга. И надежность в разных делах, а также и в переделках.

Знаете, что такое сбор типа «На солнечной поляночке»? Во время войны была такая песня. Теперь она исполнялась довольно редко. Но Ольга Петровна хорошо помнила ее. Она-то и придумала так называть сборы, которые устраивались в лесу.

Алька сборы любил: каждый может сказать и каждый на виду, и одним убежденным словом можно повернуть весь народ на новое дело.

Он любил сборы вообще. А лесные особенно. Когда-то, в младших отрядах, они напоминали ему что-то военное, партизанское. Теперь это чувство почти исчезло. А все равно хорошо было сидеть на лесной полянке и толковать о разных делах — негромко, чтобы не вспугивать попусту птиц. Если зимой ему вспоминалось лето, он обычно думал вот о таких минутах.

Сейчас, в разгар сбора, утренние неприятности его… не то чтоб совсем забылись, нет, конечно, а все же как-то поотпустили. Альке хорошо было сидеть на траве, среди своих, сложив ноги калачиком, и слушать, кто чего говорит, и не упускать ни одного слова. И вставлять — когда замечания, когда шпильки. И, оглянувшись, видеть, как смеются ребята. И в том числе Козлова…

По ходу дела они придумали, что одним из их номеров должен быть устный рассказ. Прекрасная, самобытная идея!

Тут же стали выкрикивать, что это надо поручить Ветке. Кому же еще, если в народе есть такая безостановочная (и, будем искренни, неглупая) кофемолка. Все