И если родители таскали тебя через весь город пешком, как бы ты ни ныл, и ты вырос походником – это не значит, что твой ребенок вырастет таким же. Возможно, он возненавидит хождение пешком и будет вспоминать все эти походы как тяжелое детство.

Сын моей подруги по прошествии полугода стал главным любимцем класса, расслабился и больше не страдает и никого не колотит. А все, чего я добилась, – еще раз подтвердила своей подруге, что жизнь – сложная штука и даже близкие люди тебя не понимают до конца. Хотя пыталась объяснить ровно обратное.

Конечно, и я хочу, чтобы мой ребенок был похож на меня. Честно говоря, воспитывать его другим совершенно невозможно. Они одеваются так, как мне нравится (а я ненавижу, например, одежду с картинками), Лева любит выдумывать песни на одну и ту же мелодию, как это делаю я и как это делает его дед, я читаю им те книжки, которые мне нравятся, и прячу книжки, от которых у меня сводит челюсти от скуки. Я объясняю им, что такое хорошо и что такое плохо. И надеюсь, что хотя бы часть из этого они запомнят. Но даже когда они маленькие, довольно быстро приходится мириться с тем, что они другие. Я ставила Леве Нину Симон, а он больше всего на свете любит песню “Беспонтовый пирожок” группы “Гражданская оборона” и штаны с нарисованным гаечным ключом. Видимо, так он готовит меня к тому, что чем дальше, тем больше он будет делать то, чего я не понимаю, не хочу, с чем совершенно не согласна и совершенно ничего не могу сделать, как и с этими дурацкими штанами с гаечным ключом. Ну что ж – я буду настаивать на своем, и посмотрим, воспитается в нем такой же упертый характер, как у меня, сможет ли он в конце концов отстоять свой гаечный ключ на штанах.

У меня была кукла Роза. Точнее, к моему появлению на свет от нее осталась только голова. Она была кудрявая, смуглая, глаза у нее закрывались, если наклонить, но правый слегка западал. Это была еще папина кукла. Была собака Моня – она была не моя, а старшей сестры. Когда-то Моня учил мою сестру читать, и вместе они играли в слоги, но однажды сестра заподозрила Моню в жульничестве, потому что он слишком часто выигрывал, поссорилась с ним и оторвала ему ухо. Ухо пришили на место, но доверие так и не восстановилось. Так что Моня тоже был немножко мой.

Была кукла Натали. Она была совсем и только моя. На Барби денег, видимо, не было, а всякие Натали, Мари и Клеры были попроще, с несгибаемыми ногами из дешевой пластмассы, и хорошо шли в продаже. Это я сейчас о ней так пренебрежительно, а тогда я от нее млела. Мама вязала ей настоящие шерстяные платья. Но наша собака Шуша отгрызла ей ногу по колено. Покупать новую как-то никто не спешил, так что я стала толерантной.

Потом было еще лего – набор с девочкой на лошади и маленьким домиком.

Фломастеры со слоником из Италии – штук десять. Кубики – две коробки на троих, а поскольку я самая младшая, то до меня дошел неполный комплект.

Было, конечно, еще какое-то количество игрушек, которые я не помню, но не очень много. Зато были мечты и зависть.

У двоюродных сестер были две куклы – два младенца-негра, мальчик и девочка. У каждого были подгузники и бутылочка. Они пили и писались. Я о них мечтала. Так укреплялась моя толерантность.

В одних гостях, где мы часто бывали, был овощной магазин и бакалея. Такой прилавок с пластмассовыми овощами, с корзинкой, кассой с деньгами, там были пакеты молока, хлеб и еще что-то. В это можно было играть бесконечно: я продавец, я покупатель, я обвешиваю, я ворую, я накладываю, я даю сдачу.

У соседского мальчика на даче была зеленая машинка с педальками. Мальчик был младше меня, и я не помню, могла ли я еще влезть в эту машинку, но помню, что мечтала о ней – и мечтала тайно, так что родителям было об этом ничего не известно. Не знаю, были ли у родителей тогда деньги (в детстве как-то про это не очень понимаешь), но знаю, что мечтать о ней открыто было неуместно.

А еще были каталоги Otto, кажется, – в них была тысяча страниц какой-то неинтересной одежды, а в конце страниц двести игрушек: куклы, прилавки, как в гостях, парикмахерские наборы, наборы врачей – стетоскопы, шприцы, баночки для лекарств, машинки, Барби, аксессуары для Барби, мотоциклы даже были детские. Я даже не помню, чтобы мне чего-нибудь оттуда хотелось конкретного, кажется, мне было достаточно бесконечно разглядывать эти страницы.

К чему я все это веду?

К количеству игрушек в доме. В нашем детстве количество игрушек ограничивалось более-менее естественным путем. Их либо не продавали в Москве, либо на них не было денег. Игрушки не прыгали на нас из каждого ларька, из каждого продуктового магазина, с кассы каждого супермаркета, из газет, журналов, телевизора.

До рождения Левы меня всегда ужасали детские комнаты в квартирах моих друзей и даже моей родной сестры – бесконечные ящики, забитые игрушками, двадцать машинок, тридцать кукол, зоопарки, дома для кукол, парковки для машин, машины на пульте управления, пазлы с головоломками вперемешку, конструкторы, лего. Буйство цвета, формы и полная потеря души. Сломанное, наполовину потерянное, нелюбимое.

Как же так, думала я, ведь все эти игрушки, все это бесконечно покупаемое и даримое лишено какой-то ценности для детей. У меня были отношения с этой головой Розы, я ее помню, а что у них? Сегодня одна машинка, завтра другая, а послезавтра самолет. У них нет никакой привязанности к предметам, сломается – купят новый. Мы же знали, что ничего не купят. А самое ценное вообще привозили из-за границы, это физически не подлежало восстановлению. А наши дети – они же вырастут ужасными потребителями!

Я решила, что своих детей уберегу. Строгое искусственное ограничение научит Леву ценить и выстраивать отношения с игрушками. Я даже вдохновилась примером одной знакомой матери, которая взращивала в своем сыне уважение и зависимость от медвежонка. Она купила десять таких медвежат, и когда ее сын терял очередного медвежонка, забывал его или уничтожал, медвежонок возвращался к мальчику, как черт из табакерки: в машине, за границей, в гостях, в самолете.

Мой эксперимент, конечно, быстро закончился: Левин прадед постоянно приносил какие-то поющие игрушки, подружки натащили пакеты своего пластмассового барахла, и прежде чем я успевала от всего этого избавиться, Лева с радостью во все это вцеплялся и разносил по квартире.

Конечно, я покупаю Леве игрушки – я покупаю их, если мне самой они нравятся и кажутся очень полезными и интересными. Левин папа покупает вообще все подряд: поезда, железные дороги, – просто потому, что сам мечтал о них в детстве. Пару недель назад я купила Леве тот самый овощной прилавок, по которому так сохла всю жизнь, а через неделю все овощи с этого прилавка были разбросаны по балконам соседей, живущих снизу.