— Ничего не разведали, получается?

— Половину пути разведали. Контузию самую настоящую получил, недели две в боевых действиях не участвовал. В медсанбат не пошел, со мной ничего не случилось. Может, в медсанбат и отправляли, я не помню сейчас. Ходить — ходил, есть — ел, а ничего не соображал.

Ночью дали команду собраться, занять места на танках, и отправились мы на Лютежский плацдарм. Танки на Букринском плацдарме вообще в атаку не ходили; вовремя поступил приказ — танковой армии ночью только с бортовыми сигналами и задним светом переправиться снова по понтонной переправе на левый берег. Сейчас я не помню, как переправлялись и около какого места, но дошли рокадными путями за одну ночь; взяли курс на Киев. Армия вышла на оперативный простор в украинских степях. Наша бригада участвовала во взятии Дарницы. Здесь я уже начал приходить в себя, и произошел интересный случай.

Немцы начали отступать из Киева; дело было 6 ноября 1943 года. Бригада взяла дальше курс на Фастов. К этому времени мы получили трофейный немецкий вездеход на гусеничном ходу, так как у нас было очень много саперного имущества. На этой машине мы ехали вслед за танками. С машиной что-то случилось, и водитель загнал ее в лес на поляну. Только заехали — смотрим, опушкой леса идут два немецких танка Т-4. Они обстреляли нашу машину, пошли дальше, им некогда было нами заниматься во время отступления. Следом за ними идет обоз, немецкие битюги здоровые, подвод 20. После упомянутого мной погибшего старшего лейтенанта инженером бригады был капитан Григорьев, ленинградец, хороший мужик. Он скомандовал открыть огонь по обозу. Мы постреляли, обоз начал по полю расползаться. Нас было человек 15 во взводе, может, побольше, и мы за капитаном пошли со штыками наперевес в атаку. С нескольких подвод по нам постреляли, одного из нас, кажется, ранили. Бежим, смотрим, обозники поднимают руки. Обозники, хоть и были в немецкой форме, оказались русскими парнями из Белгородской области.

Капитан Григорьев приказал расстрелять одного, чтобы страху, что ли, нагнать на них. Командир отделения Максимов расстрелял, остальные стали поднимать руки. Подхожу к одному — стоит, дрожит, на вид, как и мне, лет 18–19. Капитан Григорьев подбегает:

— Расстрелять, и вперед!

— Не стреляйте, я русский, не немец. Я сдаюсь, вы не имеете права стрелять в меня. Я вам пригожусь и помогу.

Я не стал стрелять. Потом у меня неприятность была большая от капитана:

— Почему не выполнили приказ? Вас можно под трибунал отдать!

Я говорю:

— Товарищ капитан, нам еще в училище говорили, что пленный расстреливается в том случае, если он оказывает сопротивление. Если сопротивления не оказано, тем более он бросил оружие, мы стрелять не имеем права.

— Да, это правильно. Я погорячился.

Представьте, этот человек нам действительно пригодился. Он показал, где что лежит: сахар, масло, шоколад, немецкий шнапс. Потом, когда капитан подвыпил, говорит:

— Ты извини, что хотел тебя расстрелять за невыполнение приказа.

— Они все были русскими?

— Все до единого, немцев не было. Капитан скомандовал, мы их собрали всех. Этого парня, фамилия Григорьев была, мне разрешили использовать в отделении. Он у меня остался, исправно выполнял все обязанности бойца Советской армии. Моим лучшим другом стал. Немецкую форму выбросили, выдали ему обмундирование. Оказался очень толковым парнем, освоил мины, участвовал во всех операциях. Потом писали мне, что дошел до Праги и остался жив.

Само взятие Киева запомнилось тем, что армия получила простор и взяла Киев без больших жертв. Не потребовалось ни бомбить город с воздуха, ни танковая атака отдельных улиц. Немцы оставили Дарницу, танки прошли это место. Немец понял, что оставаться ему тут нечего.

Фастов брали вечером, уже темнело. Бригада развернулась в линию, ряда 2–3 танков было. С огнем включенных фар брали, вели огонь, в том числе и мы, автоматчики. И по нам огонь был, кажется, танка три было сожжено. Могу ошибиться, но помню, были факелы, горели «тридцатьчетверки». К утру Фастов был взят. Значительных уличных боев не было. Помнится только, что бродили по городу брошенные немецкие лошади с повозками.

Дальше что было, я могу ошибиться, потому что ничего не фиксировал, а память уже не надежна. Дальше брали Казатин, Бердичев, Проскуров, Житомир. Около Житомира были большие бои в декабре 43-го; бригада понесла значительные потери. Немцы атаковали часто, они ведь Житомир снова вернули. Часть нашей бригады там была в окружении, танков порядочно было подбито. Куда ни сунься — везде огонь. Ночью решили прорываться через деревню, а какую, сейчас не помню. Приказано было привязаться к скобам десантным на башне «тридцатьчетверки», за них можно было десантникам-автоматчикам держаться. Я потерял шапку, простыл сильно и лечился уже после выхода из окружения. Когда бригаду на пару дней поставили на отдых, то я сильно болел.

— Какая ваша задача была в танковом десанте?

— Задача саперов в случае подрыва танков на минных полях — разминировать заминированный участок. Вторая задача — танк встал по какой-то причине, вместе с танком быть, защищать его. Главное — сохранить танк. Часто бывало, что танкисты занимаются ремонтом. Танк подорвался, и обычно гусеница разрывается — надо гусеницу ремонтировать или каток менять. Мы в это время должны танк охранять, чтобы немцы не подошли.

— Вы как десантники помогали обслуживать танк? Заправлять, допустим?

— Очень часто помогали. Заправкой мы не занимались, а в обороне танки закапывали, помогали танкистам. Делали окоп, по башню закапывали, чтобы только пушка была над землей. Земли много надо вынуть, поэтому не церемонились, всех привлекали. Бывало так: танки взяли город или населенный пункт, им отведен участок, на котором необходимо обороняться, если контратака немецких танков ожидается. Мы вынуждены были окапыванием заниматься.

— Было ли у вас время для установки своих минных полей на танкоопасных направлениях?

— Старослужащие устанавливали мины, мы только помогали им. В чем заключалась наша помощь? Во всем, что прикажут. Мины подносить, взрыватели доверяли вворачивать. Но разминировать мне лично не приходилось, они нас, восемнадцатилетних, жалели и сами этим занимались.

— Кто и как определял возможные направления немецких танковых атак, чтобы прикрывать их минными полями?

— Для этого инженеры были, хорошие инженеры. Мне не довелось, я всего-навсего командир отделения. Инженер-капитан Григорьев погиб в атаке на Проскуров, в десанте вместе с нами был. Примерно в марте — апреле 44-го. После него был старший лейтенант Добашин инженером бригады. Говорят, что его разжаловали в рядовые за крупную ошибку: брали деревню, приказано было мост разведать — пропустит ли танки этот мост. Один танк прошел, а второй провалился. Мост этот ему в вину поставили.

— Вам лично чем запомнилось взятие Проскурова?

— Запомнилась большая колонна машин с имуществом, с артиллерией, которую под напором наших танков немцы вынуждены были бросить. Второе запомнилось — как мы сбили немецкий самолет. Проскуров был в окружении недели две, но гарнизон немецкий не сдавался. Немцы вывозили гарнизон на самолетах, а наша оборона была на горе. Смотрим, за самолетом на тросе летит планер. Приказано было открыть огонь, и все мы начали стрелять, у кого что было: из ручных пулеметов, из винтовок, ППШ. Самолет загорелся и метрах в 300 от нас в гору ударился и взорвался.