столом, исподлобья смотрел на Глеба. Прошло несколько минут тишины, которая, казалось, сгустила и накалила воздух вокруг так, что ещё несколько мгновений, и он не выдержит давящего напряжения и взорвётся, разнеся в пыль всё вокруг.

Глаза Куратора черными буравчиками сверлили мозг Глеба, стараясь проникнуть вглубь его сознания, подчинить своей воле. Учёный усилием воли заставил себя не отводить взгляд. Капельки пота выступили у него на лбу, но он, не отрываясь, смотрел в глаза Куратора, и проваливался в их бездну.

Наконец, Куратор откинулся на спинку трансида, перевёл дыхание:

– Что же, не могу сказать, что мы рады приветствовать вас здесь. Совсем не желали такого исхода вашего дела. Садитесь, – он кивнул на стул, стоящий напротив стола.

Глеб подошёл к стулу и сел.

– Как ваше самочувствие?

Глеб молчал.

– Впрочем, можете не отвечать. Мы в курсе вашего лечения, и знаем, что вы почти здоровы.

Подождав с минуту, Куратор продолжал, смягчив тон:

– Нам действительно очень жаль, что все произошло так, как произошло. А ведь сейчас вы могли бы отдыхать с семьёй дома после увлекательнейшей работы! Исследовать что–то новое, необходимое людям, что будоражило бы ваш ум, вашу научную фантазию. Сколько открытий было бы впереди!

Куратор встал и, опираясь на кулаки, навис над столом:

– И что вместо этого? Что вы натворили своим бунтарством? Кому от него стало лучше? Вам? Вашей жене или дочери? Человечеству? Ради чего все эти жертвы? – он почти захлебнулся криком. Внезапно успокоился. Провёл ладонью по лбу. Сел.

– Хорошо, – устало продолжал он, – вы наломали дров, но не пора бы уже остановиться? Предлагаем вам добровольно отдать материалы вашего исследования и дать письменное согласие на частичное стирание памяти. Это исключительно в ваших интересах.

В комнате повисла гнетущая тишина.

– Повторяю, добровольное согласие, – сделав ударение на слово «добровольное», он выжидающе смотрел на учёного.

Глеб молчал.

– Вы вообще понимаете, что мы можем просто сканировать ваш мозг и выявить все, что нам нужно? Вы же учёный, не мне вам это объяснять. При виртуальной стимуляции нужных участков мозга вы расскажите всё, что нам необходимо. Но это будет означать, что вы отказались от сотрудничества с Хранителями, с человечеством, что вы против существующего миропорядка, а, следовательно, представляете угрозу для него. Вы это понимаете? Вы понимаете, что тогда мы должны будем в целях безопасности уничтожить вашу личность, уже не скорректировать частично память, а уничтожить вашу индивидуальность. Вы это понимаете?

Глеб молчал.

– Хорошо, – Куратор нажал на кнопку, расположенную в правом углу стола: – Идите и подумайте. Даём вам два дня. Если вы не примете решения о сотрудничестве, ваша личность будет нивелирована.

– Проводите его, – эти слова были обращены к безликим, вошедшим на вызов.

***

Два дня до небытия. Много это или мало? «Не отчаивайся, всё устроится. Не может быть, чтобы не было выхода из создавшейся ситуации. У тебя целых два дня. И потом, все будет зависеть только от тебя. Одно твоё слово и незначительная коррекция памяти возродит тебя к жизни. Ты сможешь снова заниматься наукой, позабудешь боль, жену, дочку… Ничего уже вернуть нельзя, но можно забыть. Можно продолжить жить. Ты нужен. Твой разум, способности могут сделать многое для человечества. Ты сможешь жениться и родить ещё детей, которые без тебя никогда не увидят этот мир. Ты обязан жить и работать ради людей, не будь эгоистом», – скользкий червь сомнения делал свою работу, ввинчивался в самые тайные уголки души и точил, точил её.

«Иметь ещё детей»? – в памяти вспыхнули васильки глаз его Алины. Он прикрыл глаза и чётко увидел, как девочка ковыляла к нему, протягивала руки и что–то быстро–быстро лопотала на только ей и жене понятном языке. Он так не научился понимать её речь. Глеб на мгновенье зажмурился.

Долгие десять лет они ждали первенца, своё маленькое чудо – доченьку. Обследование показывало, что оба здоровы, но жена, почему-то не беременела. Дочь не хотела приходить в этот мир, будто предчувствовала свою близкую кончину, и то страдание, которое принесёт её гибель. Десять лет они с женой почти не расставались, она была не просто женой, а другом и верной соратницей. Все открытия они выстрадали вместе, вместе работали, вместе мечтали, вместе радовались успехам.

Теперь он остался один. Остался один, но не был один. Он чувствовал её постоянное присутствие. Утром, когда реальность ещё не заключала его в жёсткие объятия, едва проснувшись, он привычно тянулся обнять жену, пока холодная пустая простыня рядом окончательно не пробуждала его, и он с тихим стоном утыкался лицом в подушку.

Забыть совсем, забыть всё: её запах, звук её голоса, её нежные объятия. Забыть, как она, впервые ощутив лёгкие пиночки их доченьки в животе, прикладывала его руку, чтобы он тоже их почувствовал. Забыть, как светились её глаза божественной радостной спокойной мудростью. Совсем не так, когда словно магнитом она притягивала его к себе взглядом, наполненным до краёв любовью и нежностью, когда он купался в нём, пока омут страсти не затягивал их во всё поглощающее желание, где реальным был только безумство обладания и экстаза. Совсем не так. Тогда это был взгляд мудрого знания, бережного хранения частички, которую они породили. Породили и не уберегли. Он не уберёг.

Глеб встал и быстрыми шагами, пытаясь успокоить терзающие мысли, стал ходить по комнате.

«Почему так произошло? Почему всё разрушилось. Вся жизнь! Как может он теперь выбирать жить или нет, если его уже нет, если он уничтожен. Остаётся только одно – поставить точку, – он замер. – Да! Надо поставить точку, завершить и уйти. Отдать материалы? Зачем они им? Чтобы уничтожить! Уничтожить их с Лией труд, как они уничтожили их жизнь. Он был уверен, что если бы люди узнали, о нем, то они никогда бы не отказались от его открытия, но этого Хранители не допустят.

Власть – вот что главное. Власть во все времена вставала на свою охрану, не пренебрегая ничем. Даже теперь, когда эволюция человечества привела к созданию единого планетарного сообщества, страх потери власти остаётся главным страхом человека.

Нет, никогда не может быть идеального человеческого общества. Это противоестественно, противно самой природе человека, в основе которой единственное желание – жажда власти: контроля, диктата своей воли, сохранения собственной зоны комфорта, осознания собственной исключительности, и, следовательно, право диктата своей воли.

Никакие высокие воодушевлённые слова о справедливости, чести, милосердии, и прочее, и прочее не смогут заглушить это единственное глубинное желание человека.

Справедливость, честь, милосердие, существуют только там, где человек их признаёт по отношению к себе, утверждаясь в этом мире