Нелейка не пошевелилась, стояла и дрожала, вглядываясь сквозь слезы в плачущего князя.

— Ты же его любишь. Ты же всегда его любила… Ведь тебя же тоже чарами опутали. А если и продолжаешь ненавидеть, то все равно подойди, дай ему себя обнюхать. Это ему сердце надломит.

Игон опустил меч, водил дурным, полным страха и надежды взглядом от стоящего рядом Дебрена к стоящей далеко ворожейке.

— Подойдите друг к другу, если что-то вас связывает. Спустя двадцать лет, пожалуй, следовало бы. Что, Игон, ты еще не понял? Туфелька недорого стоит. И хороша против ревматизма. Особенно для прачки. Но я тоже маху дал, холера. Мыло в подошву проникало снизу, а не сверху, с ноги, которую часто моют. Я уже тогда должен был… Но мне в голову не пришло, что баба может быть такой дурной. Гордой, — тихо и неохотно поправился он. — Она гордая, Игон. Голодает, а сама на бал ни-ни… Хоть ворожейку из правления приглашали. А она не думала, что именно ее… Посылала Зану, потому что Зана безработная, бедная. А сама по ночам платья от гноя из язв отстирывала. Ведь ты же не ходила, верно? Игон от остатка запаха в туфле совсем поглупел: если б в зале с ним ты была, он давно бы… Ну, шевелись, дурень! Не видишь, она под ветер стоит? Хватай ее, иначе она сейчас упадет в обморок, и, кроме глаза, тебе придется в список своих прегрешений еще и ее нос заносить…

Он не договорил. Смотрел, как они бегут друг другу навстречу, как князь хватает ворожейку на руки, несет к лестнице, целует, смеется, плачет, получая в ответ еще более голодные, еще более бестолковые поцелуи Нелейки.

Они даже не прикрыли дверь. Дебрен набрался сил, захлопнул ее за ними телекинезом. Дверь радостно всхлипнула. Дебрен улыбнулся, хотя ему было грустновато. Он чувствовал зависть, словно знал, что дверь не откроется в течение следующих семи ночей. И дней. Хоть и не мог этого знать. Он не дождался, когда она откроется. Олльду мутило, она была зла и так и оставалась княжеской сестрой, хотя уже без всяких шансов на княжение. Свое участие в бурной свадьбе ее брата Дебрен ограничил тем, что прислал поздравительное письмо. К письму не был приложен счет. Зато были два медных полскопейка за экспресс-стирку портянок.

Последние, какие таким способом заработала Нелейка. Плохая ворожейка из города Гусянец.

Дверь была дубовая, обшитая железом. Солидная, хоть и без избытка, она была призвана по возможности часто впускать, а вовсе не охранять от бандитов. Она попахивала дешевой смазкой для петель, ржавчиной, мокрым деревом и мочой какого-то клиента, слишком пьяного, чтобы добраться до кустов в палисаднике.

Магией тут не пахло, это точно.

Дебрен еще раз повторил это про себя — правда, уже не так уверенно, а потом попробовал встать. В голове гудело, как после солидной кварты маримальского сладкого, но с мышлением было не совсем скверно, так что этой первой попыткой он и ограничился.

— Крепкий, однако, у тебя лоб, парень, — сказал кто-то, наступив ему ногой на спину, между лопатками. — Я думала, выйду, мозги с колотушки сотру, а то еще кто-нибудь порядочный в темноте испачкается. А тут — гляди-ка… Видать, тебе веревка писана, что, пожалуй, и справедливо, потому как что это за кара, так вот шасть-басть и от бордельной двери дух испустить. Легкая смерть, а некоторые скажут, что и прекрасная.

Девушка. Голос молодой, чуть хрипловатый. Может, виной тому не прекращающийся три дня моросящий дождь.

Дверь она не прикрыла, и по доскам крыльца несло жаром и запахом прокисшего пива, а известно, что там, где крепко топят и щедро наливают в кружки, хриплые голоса не редкость. Вдобавок она не казалась испуганной, ее нога скорее просто опиралась о его спину, а не придавливала. Если б не боль в локте…

— Наверняка лежишь ты вот так и думаешь: «Велико дело, это ж девчонка, вот отдышусь, встану и так кулаком по заду врежу, что до старости в девичестве доживет». Угадала?

Кроме локтя, болел нос, хотя первый напор неожиданно напавшей двери принял на себя лоб. Кровь, кажется, не потекла, и это было единственное, что поддерживало дух в ситуации, в которой он оказался.

— Нет, не угадала, — промямлил он. Трудно говорить членораздельно, не отрывая щеки от досок и стараясь не набрать губами заноз. А без позволения он предпочитал голову не поднимать.

— Нет? А я думала, злишься. — Он почти видел блеск оскаленных зубов.

— А за что? С пузырем не поспоришь. Ты, я полагаю, бежала за овин. Перебрала пива за ужином, чересчур крепко пихнула дверь.

— Плохой ты угадальщик. — Сейчас она наверняка не улыбалась, а давление на позвоночник резко усилилось. — Это город, деревенская твоя душа, здесь за овины не бегают. А знаешь почему?

— Потому что «Розовый кролик» — приличный бордель, и у вас каждой дают казенный урыльник, — попытался он угадать.

— Нет, оборвыш. Просто в городе должны быть порядок, культура и нравственность. За то, что ты задом светишь, платишь гривну с гаком, а за загрязнение общественных мест — идешь в городской суд…

— Можно встать?

Она немного подумала. Потом Дебреновой шеи коснулось что-то холодное.

— Если захочу, пришпилю тебя к полу. А ежели станешь врать, то захочу наверняка. Поэтому прежде, чем начнешь вставать, честно ответь мне на несколько вопросов. Как тебя зовут?

— Мое имя ни о чем тебе не скажет. Я нездешний. — То холодное, что прилегало к его шее, чуточку кольнуло. — Дебрен. Дебрен из Думайки.

— Ты прав, — согласилась она. — Не сказало. Что ты ищешь в Виеке?

— Долгая история. А лежа разговаривать трудно. Может, позволишь…

— Послушай, Дебрен, — она убрала острие, — холодно, у меня мерзнут ноги, да и ты заколеешь, потому что, похоже, сюда по канаве добирался. Не будем тянуть. Что привело тебя среди дождливой ночи в «Розовый кролик»? Только не говори, что ищешь женского тепла и подогретого пива. Здесь, понимаешь ли, кончается цивилизованный мир. Я не о «Кролике», а о Виеке. А на краю света ничего не дают задаром. Нападают на нас каждый год, валы уничтожают, торговлю рушат, людей в неволю угоняют.

— Давай не будем тянуть, как ты верно заметила. Я понял, в чем дело. Дорого вам война обходится.

Она прижала его сильнее чем-то твердым. Сначала он решил, что каблуком, но, пожалуй, это была босая пятка. Впрочем, уверенности не было. Накидка из коровьей шкуры, которую он стянул с человеческих останков в верховьях реки, была твердой, как доска. Что, кстати, не уберегло ее прежнего владельца от куммонской стрелы, которую Дебрен обнаружил между позвонками скелета.

— Ты без кошелька, — холодно отметила женщина. — А за те лохмы, которые на тебе, мама Дюннэ тебя даже к своей козе не подпустит, не то что к девкам. Ты настолько гол, что на твоем месте я б серьезно подумала, где раздобыть гривну с гаком… Тут у нас, видишь ли, за услуги…