Элен тут же вспомнила карету Лидии Сафроновой, которую не раз видела в ее родном городе. Воображение вновь нарисовало ей образ неподвижной женщины, высовывавшей из скунсового палантина свою маленькую змеиную головку с черными глазами, что жалили ее своим холодным взглядом.

— Макс? Здесь?..

«Должно быть, они действительно разбогатели», — с иронией подумала Элен.

Она была очарована бледностью лица молодого человека, поскольку впервые увидела эту белизну, свойственную жителям Санкт-Петербурга. Казалось, под его кожей, бледной, как лепестки распустившегося в подвале цветка, нет ни капли крови. В его манерах чувствовалось какое-то напускное высокомерие; у него был изящно загнутый подобно орлиному клюву тонкий нос, большие зеленые глаза и светлые, но уже редеющие на висках волосы, хотя ему едва исполнилось двадцать четыре.

Он коснулся пальцем щеки Элен, ущипнул ее за приподнятый подбородок.

— Здравствуй, кузиночка. И сколько тебе уже лет? — спросил он, явно не зная, о чем с ней разговаривать, и внимательно и насмешливо глядя на нее своими зелеными глазами, но тут же, не слушая ответа, прошептал: — Как она горбится... Нужно держаться прямо, деточка... Мои сестры в твоем возрасте уже были выше тебя на голову и держались прямо, как спицы...

— В самом деле, — недовольно воскликнула Белла, — ты плохо держишься; надо бранить ее за это, мадемуазель Роз!

— Она устала за поездку.

— Вечно вы ее оправдываете, — раздраженно сказала Белла. Она слегка стукнула Элен между лопаток по худой сутулой спине. — Ты ведь знаешь, это тебя не красит, детка... Без толку ругаться, она все равно ничего не слушает... И посмотрите, Макс, какой у нее болезненный вид... Ваши сестры выглядели такими здоровыми, спортивными...

Макс прошептал:

— English education, you know... Cold bath and bare knees and not encouraged to be sorry for themselves...[8]Она совершенно непохожа на вас, Белла.

Элен спросила:

— А где папа?

— У папы все хорошо, но он поздно возвращается домой. Ты увидишь его перед сном, он сейчас очень занят.

Они замолчали. Элен стояла прямо, вытянувшись, как на параде, не осмеливаясь ни уйти, ни присесть. Наконец Белла устало и раздраженно пробормотала:

— Ну ладно, хватит смотреть на меня, раскрыв рот. Ступай в свою комнату...

Элен ушла, с тревогой гадая, счастье или беду этот человек принесет в ее жизнь, и чувствуя, что отныне она во многом будет зависеть от него. Уже взрослой, вспоминая эти минуты, эти два склонившиеся друг к другу лица, это молчание, улыбку матери и все, что она тогда заметила, угадала, почувствовала с первого взгляда, она недоумевала: «Как же это возможно... Мне было всего двенадцать... Вероятно, я догадалась позже... а сейчас мне только кажется, что я сразу все поняла... Правда всплывала потихоньку, а не вдруг... Я была еще ребенком, и в тот день они ничего не сказали, сидели поодаль друг от друга...» Позже, если какой-нибудь цвет, звук или запах переносили ее в прошлое, если ей удавалось воскресить в памяти лицо того, молодого Макса, то в ней тут же, словно после долгого сна, пробуждалось сердце маленькой девочки, которое нашептывало ей: «Ты тоже предала свое детство!.. Разве ты позабыла, что в твоем детском теле жила душа зрелой женщины, такой, какая ты сейчас... Стало быть, тогда я жаловалось не просто так, я действительно была несчастной и одинокой, а теперь даже ты позабыла обо мне...»

На самом деле Элен узнала об их связи в тот самый грустный день; она дрожала от страха, сразу возненавидев этого высокомерного юношу, который тогда произнес: «Она совершенно непохожа на вас, Белла...»

«А папа? Какая же я эгоистка, думаю только о себе... Должно быть, он страдает, если тоже знает обо всем», — подумала она, но тут же горечь и злоба наполнили ее сердце.

«До меня ведь никому нет дела. Надо хотя бы самой полюбить себя...»

Она подошла к мадемуазель Роз:

— Скажите...

— Что?

— Этот молодой человек... мой кузен... и она... Я угадала, не так ли?

Мадемуазель Роз резко дернулась, сжала тонкие бледные губы и, сделав над собой усилие, тихо проговорила:

— Нет, нет, Элен...

Но Элен с жаром продолжала шептать ей на ухо:

— Я знаю, знаю, говорю же вам, что я знаю...

Позади них отворилась дверь. Мадемуазель Роз вздрогнула и тихонько сказала, от испуга сжимая руку Элен:

— Замолчи, сейчас же замолчи... Если они узнают, что ты о чем-то догадываешься, тебя отправят в пансион, а я...

Элен замерла и, опустив глаза, пробормотала:

— Конечно...

А про себя подумала: «Даже в пансионе мне было бы лучше... Нет такого места на земле, где я чувствовала бы себя несчастнее, чем в этом доме! Но она, моя бедная мадемуазель Роз, что же тогда станет с ней?»

«Теперь не я нуждаюсь в ней, — вдруг с холодным отчаянием подумала она. — За мной уже не надо ухаживать, укутывать в постели, целовать на ночь... Я выросла, я постарела... Оказывается, можно быть старой в двенадцать лет...»

Внезапно ей очень захотелось остаться одной, в полной тишине, насладиться горькой меланхолией, до того как она превратится в грусть и ненависть.

«Если б не мадемуазель Роз, никто не смог бы заставить меня страдать... Лишь причинив ей вред, они могут задеть меня за живое... А у нее есть только я... Думаю, без меня она умрет...»

Элен чувствовала себя слабой и маленькой, до боли сжимая кулаки от осознания своей уязвимости.

Она пошла в соседнюю комнату для занятий, где мать поставила свои платяные шкафы. От шуб доносился легкий запах нафталина. Она повсюду преследовала ее!

В сердцах Элен захлопнула дверь и вернулась в свою комнату, подошла к окну, с гнетущей тревогой взглянула на черное небо; шел проливной дождь; по ее щекам катились слезы. Наконец она произнесла дрожащим голосом:

— Вы знаете, она... мама всегда повторяла, как она рада, что у нее есть вы...

— Я знаю, — прошептала мадемуазель Роз, — но...

Она стояла посреди комнаты, такая маленькая и хрупкая в своем черном платье. Ее глаза с печальной нежностью смотрели на Элен, но постепенно взгляд стал туманным и вдруг застыл на одной точке. Казалось, она смотрела в душу Элен и видела то, что она одна могла увидеть. Может, далекое прошлое... или пугающее будущее в холодном неприветливом краю, одиночество, изгнание и старость. Она вздохнула и по привычке тихо произнесла:

— Ну-ка, убери пальто. И не бросай шапочку на кровать. Иди сюда, я поправлю тебе кудри...

Как обычно, мадемуазель Роз находила утешение в самых обыденных и незначительных делах, но сейчас, казалось, она занималась ими с каким-то раздражением, лихорадочной ожесточенностью, которые очень удивили Элен. Она распаковала дорожные сумки, отказавшись от помощи прислуги, сложила перчатки и чулки в ящик комода.