В нашей многоэтажной башне не очень хорошая звукоизоляция, и мне было неплохо слышно, как ярится мамуля, тяжело переносящая творческий кризис. Я посочувствовала ей, а потом – за компанию – и себе. У меня ведь нынче тоже тяжелый денек выдался, один испорченный костюм чего стоит! Маловероятно, что его удастся привести в божеский вид, хотя попробовать, конечно, надо…

Чтобы не предаваться бесплодному унынию, я пошла в ванную и затолкала испачканный костюм в стиральную машинку. Умный агрегат, оживленный нажатием кнопочек, принялся за дело, а я присела на бортик ванны и некоторое время тупо таращилась на коловращение за стеклянным иллюминатором, вяло радуясь, что шум машины заглушил мамулины экспрессивные речи. Потом меня вдруг осенило, что я отправила костюм на постирушку, не вывернув карманы! Вот дура-то! Там ведь остался листок, который я вынула из конверта, подобранного в Алкиной прихожей!

Еще раз самокритично обругав себя идиоткой, я остановила урчащую стиралку, вытянула мокрый жакет и проверила карманы. Ну так и есть, бумажка размокла и расползлась, и чернила с нее великолепно отстирались! Ох, как нехорошо получилось, прямо по поговорке «и сам не гам, и другому не дам»: теперь ни я, ни Трошкина не узнаем, что было в этом письме!

– Индюшечка, там твой сотовый звонит! – громко сказал за дверью папуля.

– Иду, – буркнула я, шмякнула недостиранный жакет обратно в мыльную водицу, воскресила стиральную машину и побежала в свою комнату.

– Кузнецова! – гневным фальцетом Алки Трошкиной сказала трубка. – У тебя, вообще, совесть есть?

– Вообще, да, – виновато ответила я.

– Ладно, ты мне дверь сломала! – кипятилась подружка. – Медитацию испортила! Полы затоптала! Но сожрать все мое зерно – такого свинства я даже от тебя не ожидала!

– Извини? – я растерялась. – Что за сказки ты рассказываешь?

И тут же я поняла, в какой сказке был бы уместен Алкин монолог. Трошкина пищала так, словно она была запасливой мышью-полевкой, а я не в меру прожорливой Дюймовочкой, опустошившей ее кладовые.

– Какое зерно? – уточнила я, начиная нервно хихикать.

– Самое обыкновенное! Нечищенное!

– Ты не отделяешь зерна от плевел? – меня разобрал смех. – Фи, плохая мышка!

– Кузнецова, ты пьяная? – помолчав, с подозрением спросила Алка.

– Нет, но спасибо за идею! – искренне поблагодарила я. – У меня был такой трудный день, что остограммиться, пожалуй, не помешает! Так что там у тебя с зерном случилось?

– Оно пропало! – мрачно сообщила Алка.

– Из кладовой?

– Из кастрюльки! Я сварила коричневый рис, закутала кастрюлю в старую шубу и оставила доходить до кондиции, потому что зерно должно хорошенько распариться и набухнуть. А сама тем временем побежала в магазин, потому что у меня закончились простокваша, капуста, черные бобы и постное масло, – затарахтела Трошкина. – Я все купила, вернулась домой, и что?

– Что? – с интересом повторила я.

– И ничего! Исчез мой рис, поминай как звали! Шуба разворошена, кастрюлька выскоблена, словно ее собака языком вылизала! – тут Алка замолчала, словно ей в голову пришло неожиданное соображение.

– Барклай тут совершенно ни при чем! – поспешила заявить я, безошибочно угадав ход мыслей подружки. – Ни он, ни я твой рис не ели, клянусь своими новыми французскими колготками!

– В сеточку? – зачем-то спросила она.

– Ага. Слушай, а почему этот твой рис был коричневым? – я мудро сменила тему. – Ты его сварила с какао? Или заправила шоколадом?

– Да ты что?! – ужаснулась Трошкина. – Скажешь тоже, с шоколадом! Я ем только простые натуральные продукты, произведенные в моей естественной среде обитания!

– В наркодиспансере?!

Я ахнула и замолчала, соображая, какими такими кормами может снабдить Алку краевой наркодиспансер, в котором она лениво и нерегулярно подрабатывает инструктором по лечебной физкультуре. Простые натуральные продукты, она сказала? Так-так! Чистый спирт, маковая соломка, листья конопли…

– Черт, забыла траву купить! – словно услышав мои мысли, чертыхнулась Алка. – Как же я без травки-то? Слышь, Кузнецова, можно у вас пучок стрельнуть? У дяди Бори, я знаю, всегда есть…

– У папули?!

– Открывай дверь, я сейчас к вам поднимусь! – деловито сказала Алка и положила трубку.

Я высоко подняла брови и с глубоким недоумением посмотрела на размеренно гудящий мобильник: наш папуля, военный пенсионер и действующий кулинар-изобретатель, – наркодилер?! Не верю!

Я понеслась в коридор, открыла Алке дверь и пробежала в кухню, чтобы учинить допрос папуле, но тут примчалась Трошкина и прямо с порога крикнула:

– Дядя Боря, дайте, пожалуйста, укропчику или петрушечки, бобы надо заправить!

– На постном масле или на сливочном? – деловито уточнил папуля, оторвавшись от кулинарной книги, которую он читал, недоверчиво хмыкая и делая пространные иронические пометки на полях.

– Бобы на постном масле! – умиленно повторила я, невнимательно слушая дискуссию о правилах приготовления блюд из бобовых культур. – Значит, наркоманов среди нас нет! Уже хорошо!

– Что ты сказала о наркоманах? – прищурилась мамуля.

С незажженной сигаретой в руке она следовала в кухню, производя другой мелкие хватательные движения – вероятно, желала обрести какое-то огниво. Остановившись, мамуля требовательно уставилась на меня. Между бровей у нее залегла вертикальная складочка, похожая на восклицательный знак.

– Я сказала, что среди нас нет наркоманов, и это хорошо, – немного робея, ответила я.

Когда у мамули делается такое лицо – отрешенное и сосредоточенное одновременно, – я ее немного побаиваюсь. С такой миной моя родительница становится похожа на впавшую в транс прорицательницу, и ей ничего не стоит авторитетно заявить что-нибудь вроде:

– Ах, не стоило этого делать, дорогая! Ты очень, очень пожалеешь!

И гадай потом, чего именно не стоило делать – соглашаться на свидание с новым поклонником, покупать помаду цвета лососины или есть на ночь сырники с абрикосовым вареньем. Главное, практика показывает, что в чем-нибудь мамуля непременно окажется права! Либо поклонник, либо помада не выдержат испытания первым поцелуем, или же сырники в желудке вступят в непримиримую войну с абрикосами!

– Наркоман? – повторила мамуля.

Мечтательность, отчетливо прозвучавшую в ее голосе, я осудила, но не успела об этом заявить.

– После длительного употребления сильнодействующих веществ он скончался от передозировки, но к тому времени наркотики радикально изменили биохимию его организма, так что он, можно сказать, был уже не человеком, – нежно улыбаясь, доверительно нашептала мне мамуля. – Поэтому после смерти он продолжает жить какой-то особой жизнью! Тело его под воздействием препаратов вроде как мумифицировалось, почему бы и нет, правда? Пусть себе бродит по земле, как Вечный Жид, я сочиню ему какую-нибудь особую кармическую задачу, наделю своеобразным чувством юмора и назову… М-м-м… Варфоломей, а? Как тебе?