— Отвезите ее в больницу, немедленно. Она ранена, ей угрожает серьезная опасность…

— Мы это знаем. И чем дольше медлить, тем больше опасность. Но все зависит от вас. Мы хотим знать все о Элени Калудис: с кем она встречалась, помимо вас, кто были ее сообщники, кто ею руководил. Каковы были их планы, что они замышляли. Какие контакты у них имелись с представителями коммунистической партии, с иностранными агентами… Может, с болгарами? С русскими…

Клаудио понял, что пропал: этот человек уверен в том, что юноша знает все эти вещи, и хочет услышать тому подтверждение из его собственных уст. И ничто не разрушит его убежденности.

— Послушайте, я буду с вами откровенен, ведь единственное, что для меня важно, — спасти Элени. Во всем том, во что вы верите, нет ни единого зерна правды. Элени всего лишь участвует в студенческом движении, подобно тысячам своих товарищей, больше ничего. Но если хотите, я могу подписать все то, о чем вы раньше говорили: заговор, иностранные агенты, руководители, — если только сразу же увижу эту девушку на больничной койке и ей окажут помощь и лечение квалифицированные медики.

Караманлис посмотрел на него одновременно снисходительно и удовлетворенно:

— Я доволен вашей готовностью сотрудничать, хотя и понимаю ваше желание выгородить девушку. Должен, однако, сказать вам, что ваши… откровения… мы потом подробно сопоставим с тем, что нам удастся узнать от девушки.

Клаудио попятился к стене, сжимая руками спинку стула:

— Вы ведь не станете подвергать ее допросу в ее положении! Вы не можете этого сделать, говорю вам, вы не можете этого сделать!

— Напротив, мы должны это сделать. Нами повелевает наш долг, синьор Сетти, и когда мы сравним ваши два признания и обнаружим, что они совпадают, тогда вас отпустят, а девушку отправят на лечение, чтобы она могла поправиться в ожидании процесса…

— О нет, капитан, так дело не пойдет, вы ничего не поняли. Ничего! Я буду сотрудничать с вами, только если прежде того девушке будет оказано надлежащее лечение, иначе я вам ни слова не скажу. Вы можете разорвать меня на куски, отрезать мне яйца, вырвать ногти… Что еще есть в вашем пыточном арсенале? Так вот, я ни слова вам не скажу, ни единого слова, вы поняли? Вы хорошо поняли? Девушку нужно немедленно отвезти в больницу и не допрашивать, вы поняли? — Так он кричал, и глаза его выкатились из орбит, вены на шее и на висках напряглись. Он сделался похож на сумасшедшего.

Офицер попятился и оказался на пороге, в тот же момент дверь за его спиной открылась. К нему подошел другой полицейский и что-то заговорил ему на ухо.

— Она ничего не сказала, — прошептал он.

Караманлис скорчил странную гримасу: нечто вроде тика гротескно исказило его гладкое, почтенное лицо.

— Как она? — спросил он.

— Она слаба. Если мы применим силу, она может этого не пережить.

— Мне плевать. Она должна заговорить. И этот тоже… Англичанин уже прибыл?

— Да, но пока что нам особенно нечего ему сообщить…

Клаудио подошел на шаг ближе и пытался угадать, что происходит. Караманлису доставляло удовольствие тревожное выражение его лица.

— Ваша подруга еще ничего нам не сообщила, — сказал он. — Если вы это хотели знать, но теперь она будет сотрудничать, обещаю вам. Я пригласил человека, способного разговорить вашу подругу… И вас тоже… Сержанта Влассоса.

Второй офицер усмехнулся.

— Сержант Влассос умеет обращаться с людьми, особенно с женщинами… Знаете, как называют его коллеги? Его называют Хирос, то есть Свинья.

Клаудио зарычал и замахнулся стулом, бросившись вперед, но дверь за спиной капитана Караманлиса уже закрылась, и звучный удар пришелся на железо.

Ари освободился после дежурства в музее в два часа дня. Утром он отправился к директору, собираясь рассказать ему о внезапной смерти профессора Арватиса, отдать ключи и ждать указаний. Директор не задавал ему лишних вопросов, в том числе потому, что Арватис был инспектором Департамента античных ценностей и не подчинялся ему. Министерство каждый год на несколько месяцев командировало Ари на раскопки в Эфиру, а осенью он всегда возвращался на службу в музей. Все было вполне нормально. Но Ари не рассказал ему ни о золотом сосуде, заключенном в подвале, ни о письме, по-прежнему лежавшем у него в кармане.

Он вошел в таверну и заказал кое-какую еду. Ожидая, он пытался навести хоть какой-то порядок у себя в голове, определить, что делать дальше. К кому обратиться? У кого спросить совета? Что делать с письмом? Он вынул его из внутреннего кармана пиджака и долго вращал в руках. Официант принес кварту рецины. Ари выпил стакан, не отрывая взгляда от потрепанного конверта, теперь лежавшего на столе. Вдруг он достал нож, намереваясь открыть его и по крайней мере посмотреть, что там написано, но остановился: ведь он пообещал старику профессору в смертный час доставить письмо по адресу, написанному на конверте.

Нужно вернуться на улицу Дионисиу, в ту типографию: наверняка там он кого-нибудь найдет. Напрасно он позволил испугать себя тому человеку: в конце концов, это мог быть кто угодно, один из многочисленных бродяг, бесцельно шлявшихся по ночам по городу. Днем все меняется, но в ту ночь — о Боже! — кто угодно испугался бы.

Официант принес курицу с рисом и салат с кусочками сыра, Ари с аппетитом принялся за свой обед: за последние двенадцать часов он практически ничего не ел. Он подумал о тех молодых людях, которых прятал у себя в музее, об этой несчастной раненой девушке. Удалось ли им спасти ее?

Через некоторое время официант вернулся и принес еще кварту вина.

— Но я больше не заказывал, — сказал Ари.

Официант поставил графин на стол и указал на столик возле двери:

— Вас угощает вот тот господин.

Ари медленно обернулся и почувствовал, как кровь стынет в жилах: это был он, никаких сомнений, — человек, заговоривший с ним возле типографии на улице Дионисиу. В ту ночь он не разглядел его лица, но на незнакомце было то же самое темное пальто и та же шляпа с широкими полями, надвинутая на глаза.

Человек курил, перед ним стоял лишь стакан вина.

Ари убрал письмо в карман, взял в одну руку графин, в другую — стакан и подошел к столику незнакомца. Там он поставил графин и стакан.

— Я ничего не принимаю у незнакомых людей. Как вам удалось меня найти? Чего вы от меня хотите?

Человек поднял голову и протянул руку:

— Письмо. Письмо, адресованное Ставросу Курасу.

У него были светлые глаза, бледно-голубые в середине и более темные по краям, напоминавшие лед в самое холодное зимнее утро, очень черные волосы и борода с проседью, темная кожа, отмеченная глубокими морщинами. Вероятно, ему было лет пятьдесят, может, чуть больше или чуть меньше.

— Но вы — не Ставрос Курас, — сказал Ари не слишком уверенно.