Большое Евангелие, богато украшенное разноцветными камушками и с серебряными уголками. В качестве закладок из Евангелия выглядывало несколько атласных ленточек. Апостол, Псалтирь… Потир, антиминс, дискос[1]… Все, все было готово для совершения литургии.

«Только вот где я просфоры брать буду? – задумался батюшка. – Придется с Божией помощью самому печь научиться».

Вдоль стен стояли большие емкости с лампадным маслом и несколько больших ящиков с хорошими, большими восковыми свечами.

Надо растопить печь и идти в деревню. Идти не хотелось. Очень. Батюшка затеплил в алтаре лампадки, долго стоял и молился.

Может, сначала на кладбище?

«Не малодушничай!» – сам себе приказал отец Роман. Прошел в свою комнатку, быстренько надел подрясник, на голову – выцветшую скуфейку, подпоясался кожаным ремнем с тяжелой пряжкой. Большой наперсный крест, подумав, надел на шею, но спрятал под подрясник. Намотал на руки четки и вышел из комнаты.

В монашеском одеянии отец Роман вмиг переменился. Какой там врач, какой геолог?! Монах, истинный воин Христов. Былинный богатырь. Синие пронзительные глаза смотрели из-под низко надвинутой скуфьи так, словно бы видели все насквозь. Переодевшись, отец Роман сразу почувствовал себя лучше, привычнее и защищеннее. В джинсах он ощущал себя каким-то… голым.

Монах вышел на крылечко, запер двери на ключ и отправился по пыльной тропинке назад, в деревню. Шел он медленно, перебирая четки и глядя себе под ноги.

Глава 8

Возле калитки домика Анны Трофимовны его окликнула Ника:

– Отец Роман! Какой Вы красивый! В деревню?

– Да, Ника. Расскажи, что там и как.

– Ну что как… С одной стороны три Степана – колдуны. С другой – две ведьмы – они Глафиры. Ну и все.

– Пять получается, – задумчиво сказал батюшка. – А домиков-то больше! Где же остальные?

– Не знаю, – беспечно пожала плечами девушка. – Всегда так было.

– Ну… Всегда так всегда. Да, Ника, у меня к тебе просьба. Ты печку топить умеешь?

– Батюшка! – звонко рассмеялась Ника. – Конечно, умею! Я ж всю жизнь в деревне! Вот когда мне лет пять было…

– Хорошо, Ника, спасибо. – Отец Роман протянул девушке ключи от церкви. – Протопи, пожалуйста. Сыровато там.

* * *

Первый дом, в который пришел иеромонах, принадлежал колдуну Степану. Дом пускать священника явно не хотел. Уже в сенях батюшке пришлось вступить в небольшое, но кровопролитное сражение.

Войдя в сени, отец Роман остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к почти полной темноте. Немного света пробивалось сквозь сроду немытое крошечное окошко под самым потолком.

Наконец батюшка решился и сделал первый осторожный шаг вперед. И немедленно зацепился подолом подрясника за какую-то железяку. Подол затрещал, железяка зло заскрипела и задребезжала. Батюшка нагнулся, отцепил подрясник и осторожно шагнул в сторону… И, разумеется, наступил на грабли, которые хоть и немного боком, но все-таки исправно сделали свое дело – подскочили и длинной деревянной ручкой пребольно ударили батюшку по голове. Удар немного смягчила скуфейка, но щеку все равно разодрала какая-то заноза. Отец Роман почувствовал, как по щеке потекла кровь.

Оглядевшись по сторонам, он приметил большую бочку с крышкой, на которой стоял ковшик. Монах осторожно сунул палец в ковшик. Обычная прохладная жидкость, наверное, вода. Уже не осторожничая, он зачерпнул в ладонь воды из ковшика, желая промыть кровоточащую рваную рану. Щедро плеснул жидкость на щеку и взвыл. Жидкостью оказался крепчайший, ядреный огуречный рассол… Рану как огнем обожгло.

Отец Роман как мог стер рукавом рассол со щеки, разодрав при этом рану еще сильнее.

Постоял, перекрестился, помолился. Сделал следующий осторожный шаг, попал ногой в какую-то лоханку. Пока высвобождал ногу из этого корыта, почувствовал, как вторую ногу, словно змея, обвила толстая веревка. А может, и правда – змея?

Отец Роман остановился, содрал с ноги мелкое корыто, с шумом отбросил его как можно дальше вглубь сеней. Нагнулся и стал высвобождать вторую ногу из веревки, понимая, что только больше запутывается в ней… Пришло в голову, что хозяина нет, а дом стережет этот вот хлам.

«Да ты с ума сошел, Роман! – сам себя одернул священник. – Какой хлам, какие сторожа? Обычные вещи! Просто не видно ничего, вот и не могу пройти. А ну, монах, возьми себя в руки!»

Отец Роман снова начал молиться. Спокойно, виток за витком, распутал веревку и аккуратно положил ее возле бочки. Осторожно двинулся дальше, обходя веревку и грабли стороной, и наткнулся на большой сундук, пребольно ударившись коленом об оббитый железом угол. Нагнулся, чтобы потереть ушибленное колено. Оперся одной рукой о сундук. Сундук немедленно поехал в сторону, как по рельсам. Не удержавшись на ногах, батюшка рухнул в подпол, который и скрывался под сундуком.

Приземлился он на кучу досок, из которых торчали острые гвозди. Под богатырским телом батюшки доски затрещали, заскрипели. Сломанными острыми зубьями хватали священника за рясу, до крови расцарапали лицо и руки.

Да еще и скуфейка при падении куда-то отлетела.

Батюшка почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Да что же это такое! Ссадины болели, разодранная щека благоухала солью, чесноком и укропом, жгла огнем…

Отец Роман осторожно пошарил вокруг себя в поисках скуфьи, стараясь делать как можно меньше движений. Нашел! Ухватил свою шапочку, но она вдруг яростно запищала и укусила батюшку за руку.

«Крыса!» – с омерзением сообразил монах и отбросил гнусную тварь подальше. Сердце выскакивало из груди. Ну и что – крыса? Тоже тварь Божия! Да вот только Божия ли, здесь, в этом колдовском логове? Тут же со всех сторон раздался писк, срежет и шебуршание серых тварей.

Отец Роман пошевелился, с осторожностью выбираясь из кучи занозистых, со множеством торчащих гвоздей досок. Взглянул наверх. На пол что-то мягко шлепнулось. Он нагнулся, провел рукой по пыльному полу. Скуфья! Она, родная! Батюшка осторожно отряхнул ее от пыли, перекрестил и надел обратно на голову.

Теперь надо выбираться отсюда. Раз уж на весь этот шум и грохот, что учинил в сенях батюшка, из избушки никто не выглянул, то встречаться с ним явно не хотят и помощи ждать неоткуда.

В подполе стояла непроглядная темень, но батюшка каким-то образом сумел нащупать среди обломков целую длинную доску. Примерился, приставил ее к краю дыры в потолке…

Перекрестился и начал осторожно, еле-еле ползти по доске наверх. Больше всего на свете он боялся услышать треск и рухнуть обратно в подпол с крысами. Но Бог миловал. Добравшись до верху, он крепко уцепился пальцами за края дыры, немножко полежал на доске, собираясь с силами, и резко подтянулся, перекинув тело наверх, в сени. После кромешной тьмы