Роршах был студентом, когда все это начало меняться. Фрейд выработал теорию бессознательного разума и сексуальных мотивов, которая свела воедино психопатологию, психофизику, а также новую эффективную дисциплину — психотерапию, в то же время заново интегрируя гуманитарные науки в науку естественную и задавая новое разделение между нормальностью и болезнью. Казавшиеся раньше бессмысленными фантазии психопатических пациентов теперь расшифровывались, а их болезни лечились методами, основанными на допущениях, которые выглядели невероятными в глазах ученых-материалистов, исследовавших мозг.

Однако в то время, когда Роршах поступил в медицинское училище, все, что было у Фрейда, — это диван в его венском кабинете и узкий круг клиентов-невротиков. За первые шесть лет после выхода в печать «Толкования сновидений» было продано всего 351 экземпляр этой книги. С точки зрения научной и институциональной респектабельности, а также ресурсов и международной репутации, которые нужны были, чтобы устояться по-настоящему влиятельному движению, психоанализу был очень важен Цюрих.

Медицинское училище при Цюрихском университете было гибридным институтом, привязанным к Бургхёльцли, — лаборатории, университетской психиатрической клинике и учебной больнице, открытой в 1870 году и, ко времени описываемых событий, признанной лучшей в мире. Это было крупное учреждение, стоящее на балансе кантона Цюрих, а находились там в основном необразованные пациенты из низших слоев общества, страдавшие от шизофрении, третичного сифилиса и других болезней, имеющих психические причины или последствия. Однако руководство больницы было связано также и с недавно созданной кафедрой психиатрии университета.

В большинстве университетов авторитетные профессора психиатрии были исследователями мозга, имевшими маленькие клиники и небольшой набор практических примеров, на основе которых они могли учить студентов. Но любой профессор психиатрии в Цюрихе, как пишет историк Джон Керр, был в ответе более чем за сотню пациентов, большей частью неизлечимых. И эти пациенты были местными, они говорили на нижнегерманском наречии или же цюрихском диалекте немецкого, — профессор мог в буквальном смысле не понимать их слов. Неудивительно, что ряд директоров клиники очень быстро покинули эту должность по собственному желанию, и, в то время как университетская профессура набирала влияние и стать, район Бургхёльцли был более знаменит в окрестностях благодаря публичному дому, стоявшему на отшибе, а вовсе не больнице. Были изменения к лучшему под руководством директора Августа Фореля, но и он вскоре уволился. В 1898 году Форель передал бразды правления клиникой Эйгену Блейлеру (годы жизни которого — 1857–1939 — практически полностью совпадали с жизнью Зигмунда Фрейда).

Блейлер происходил из Золликона, соседствующей с Бургхёльцли фермерской деревни в окрестностях Цюриха. Его отец и дед были участниками борьбы 1830-х, целью которой были равноправие для крестьян и основание Цюрихского университета. Блейлер был вторым в своей деревне человеком, закончившим университет, и первым из ее уроженцев, кто стал учиться на врача. На протяжении всей жизни он никогда не забывал о своих деревенских корнях, как и о классовой борьбе и политической сплоченности, которые сделали возможной его карьеру. Самое главное — он говорил на местном языке, а значит, мог понять, что говорят его пациенты.

Господствующее мнение гласило, что люди, находившиеся под опекой Блейлера, безнадежны. Вот что говорил об этом Эмиль Крепелин, психиатр, давший тому, что мы сегодня именуем шизофренией, название «раннее слабоумие» (dementia praecox): «Мы знаем теперь, что судьба наших пациентов обусловлена главным образом тем, как развивается болезнь. Нам редко удается изменить ее течение. Мы должны открыто признать, что подавляющее большинство пациентов, что свалены в кучу в наших заведениях, потеряны навсегда». И даже более жестко: «Огромная масса не вылеченных пациентов, скопившихся в наших клиниках для душевнобольных, принадлежит раннему слабоумию, клиническая картина которого описана выше как рано или поздно наступающий коллапс личности». По словам врача, они «принадлежали» болезни. Фрейд также говорил, что эти пациенты не поддаются исцелению. Блейлер, однако, работая «на передовой», смог выяснить иное. Как оказалось, граница между душевным нездоровьем и здоровьем вовсе не настолько непреодолима, как считали его университетские коллеги. А отношение к пациентам как к «огромной массе, сваленной в кучу», было на самом деле частью проблемы.

До того как стать директором Бургхёльцли, Блейлер двенадцать лет прожил при крупнейшем в Швейцарии доме умалишенных, расположенном на острове-монастыре, — больнице (изначально это была базилика XIX века), где содержалось от шестисот до восьмисот пациентов. И там, и в Бургхёльцли Блейлер глубоко погружался в мир серьезно больных людей, посещая палаты до шести раз в день и часами разговаривая с неспособными ответить больными, пребывавшими в состоянии кататонии. Своих помощников он загружал работой до предела, — они работали по восемьдесят часов в неделю. Еще до 8:30 утра начинались утренние обходы, а после вечерних нужно было вести истории болезней, делая записи об изменении состояния пациентов. Эта работа часто затягивалась до 10–11 часов вечера. Сотрудники жили почти в монашеской аскезе, им было запрещено употреблять алкоголь. За очень редким исключением, врачи и прочий персонал спали в общих спальнях. Но у них не было морального права жаловаться на эти жесткие условия, поскольку их начальник — Блейлер — работал больше, чем кто-либо из них.

Живя в столь близком контакте со своими пациентами, Блейлер понял, что их реакции на окружающую среду более разнообразны и в меньшей степени продиктованы душевным расстройством, чем было принято считать. Например, они вели себя по-разному с разными родственниками или с представителями противоположного пола. Их симптомы нельзя было полностью объяснить с позиции биологического детерминизма. Они вовсе не были обречены — по крайней мере не безоговорочно. Даже в самых серьезных случаях прогрессия заболеваний могла быть приостановлена или вовсе получить обратный ход, если врачи налаживали хорошие личные отношения с пациентами. Блейлер мог неожиданно выписать пациента, который казался серьезно больным, или пригласить особенно агрессивного больного на официальный ужин к себе домой. Он был первопроходцем трудотерапии и прочих «реальностно-ориентированных задач». Его пациенты рубили дрова, присматривали за товарищами по несчастью, больными тифом, и многие случаи, в течение долгого времени считавшиеся безнадежными, заканчивались выздоровлением, что казалось настоящим маленьким чудом. Когда его пациенты-шизофреники трудились в полях, Блейлер присоединялся к ним, с удовольствием занимаясь работой, знакомой ему по дням юности в Золликоне. Блейлер посвятил свою жизнь тому, чтобы наладить эмоциональную связь с каждым из находившихся на его попечении людей. Как пациенты, так и персонал часто называли его «отцом».

Именно Блейлер придумал название «шизофрения», что является самым известным его вкладом в психиатрическую науку. Он изобрел такие термины, как «аутизм», «глубинная психология» и «амбивалентность». Он сделал это потому, что предложенное ранее Крепелином название «раннее слабоумие» означало «преждевременное начало потери разума», нечто биологически предопределенное и необратимое, в то время как «расслоение сознания» (значение понятия «шизофрения») не свидетельствует о том, что страдающий им человек потерян безвозвратно. Его сознание все еще может функционировать и обладает жизненными силами. Блейлер писал, что ему нужен был новый термин, поскольку «преждевременное слабоумие» невозможно использовать в качестве прилагательного. По его мнению, название болезни должно быть не просто медицинским объектом, отображенным в сухом латинском выражении, а одним из многих способов описать состояние конкретного бедолаги.