– Никто не требовал от вас такой жертвы. Я прошу всего лишь дать методически точное определение тому, что вы называете «мудями».

– Зачем? Неужто вы, чего доброго, собрались состряпать популярную брошюру обо мне?

– Нет, что вы! Я просто хочу, чтобы мы с вами хоть мало-мальски поняли друг друга.

– Ясно, этого я и боялся.

– Ну пожалуйста, господин Тах, упростите мне задачу, что вам стоит?

– Имейте в виду, юноша, я терпеть не могу упрощений; а вы к тому же просите, чтобы я упростил себя самого, – и ждете ответного энтузиазма?

– Да не прошу я вас упрощать себя самого! Дайте мне всего-навсего самое простенькое определеньице этих ваших «мудей»!

– Ну ладно-ладно, не плачьте. Что вы за народ такой, журналисты? До чего все чувствительные!

– Я слушаю вас.

– Так вот, к вашему сведению, муди – это способность индивидуума к сопротивлению окружающей лжи. Вполне научно, правда?

– Дальше?

– Надо ли говорить, что есть они у очень немногих. А уж число людей, владеющих пером и обладающих вдобавок этими самыми мудями, и вовсе ничтожно. Поэтому так мало на свете писателей. Тем более что требуются и некоторые другие качества.

– Какие?

– Например, елдак.

– Где муди, там и елдак – логично. А определение елдака?

– Елдак – это способность к творчеству. Немного на свете людей, действительно способных творить. Большинство всего лишь списывают у предшественников, талантливо или не очень – другой вопрос, причем зачастую предшественники в свою очередь сами у кого-то списывали. Бывает и так, что при великолепном владении пером есть елдак, но нет мудей, – у Виктора Гюго, например.

– А у вас?

– Я, может быть, и смахиваю на евнуха, но елдак у меня что надо.

– А у Селина?

– О, у Селина есть все – гениальное перо, железные муди, отменный елдак и прочее.

– Прочее? А что же еще нужно? Анус?

– Ни в коем случае! Анус оставим читателю, чтобы было куда вставлять, а писателю он ни к чему. Нет, что еще необходимо – губы.

– Я не решаюсь спросить, о каких губах идет речь.

– Ну вы и пошляк! Я говорю о губах, предназначенных, чтобы закрывать рот, ясно? Каждый понимает в меру своей испорченности!

– Ладно, а определение губ?

– Губы играют две роли. Во-первых, они превращают слово в чувственный акт. Вы никогда не задумывались, что сталось бы со словом, не будь губ? Это было бы что-то холодное, сухое и невыразительное, как речь судебного исполнителя. Но еще важнее вторая роль: губы призваны закрывать рот, дабы не было сказано что не надо. И у руки есть свои губы, которые не дают ей писать что не надо. Необходимость их трудно переоценить. Иные писатели, наделенные и талантом, и мудями, и елдаком, загубили свое творчество только потому, что говорили, когда следовало промолчать.

– Удивительно слышать это от вас: вы, по-моему, не склонны к самоцензуре.

– Кто говорит о самоцензуре? Вещи, которых не следует говорить, – не обязательно мерзки, совсем наоборот! Мерзости как раз всегда надо высказывать, а не держать в себе: это полезно, весело, здорово. Нет, говорить не следует вещей иного толка – и не ждите, что я скажу каких, потому что говорить их не следует.

– Просветили, называется.

– Я же вас предупредил, что моя работа – не отвечать на вопросы. Переквалифицируйтесь, дружище.

– Губы нужны и для того, чтобы не отвечать на вопросы, верно?

– Не только губы, но и муди. Чтобы не отвечать на иные вопросы, муди просто необходимы.

– Перо, муди, елдак, губы – это все?

– Нет, еще нужны ухо и рука.

– Ухо – чтобы слышать?

– Верно подмечено. Вы просто гений, молодой человек. На самом деле ухо – это эхо для губ. Внутреннее. Флобер любил пококетничать со своим эхом, но неужели он и вправду думал, что кто-нибудь ему поверит? Он-то ведь знал, что нет нужды кричать слова: слова кричат сами. Достаточно слушать их в себе.

– А рука?

– Рука – для оргазма. Это чрезвычайно важный момент. Если писатель не испытывает оргазма – надо бросать немедленно. Это аморально. Писательский труд вообще несет в себе зерно аморальности, и оргазм – единственное, что может его оправдать. Иначе писатель так же мерзок, как негодяй, который изнасиловал маленькую девочку и даже не кончил, совершил насилие ради насилия, зло ради зла.

– Разве можно это сравнивать? Литература все же не так пагубна.

– Вы не знаете, о чем говорите. Естественно, вы ведь не читали меня, откуда вам знать. Пакостей от литературы не счесть: подумайте, сколько деревьев срубили на бумагу, сколько места заняли книжные склады, во что обошлась печать и сколько денег утечет из карманов будущих читателей; подумайте, как эти бедняги будут дохнуть со скуки, читая книги, как измучаются совестью те несчастные, что купят их, да так и не отважатся прочесть, как истомятся добросовестные дурни, что прочтут и не поймут, и главное – какие пустые и напыщенные разговоры будут единственным результатом прочтения или непрочтения… Нет, довольно! И после этого вы говорите мне, что литература не пагубна?

– Но все-таки вы же не можете на сто процентов исключить возможность того, что найдутся хотя бы один-два читателя, которые по-настоящему поймут вас – ну, хотя бы местами. Разве этих проблесков, этого глубинного слияния душ, пусть даже с единицами, недостаточно, чтобы назвать писательский труд благотворным?

– Бред! Не знаю, существуют ли эти единицы, но если да, то им-то как раз больше всего вреда от моих писаний. О чем, по-вашему, я пишу в моих книгах? Может быть, вы думаете, что я воспеваю человеческую доброту и радость жизни? С чего вы взяли, будто, поняв меня, кто-то будет счастлив? Наоборот!

– Родственная душа, пусть даже в беспросветности, – разве это не прекрасно?

– По-вашему, прекрасно знать, что соседу так же худо, как и вам? По мне, от этого еще тошнее.

– В таком случае зачем вообще писать? Зачем пытаться что-то сказать людям?

– Не путайте божий дар с яичницей: пишут вовсе не затем, чтобы сказать что-то людям. Вы спросили меня, зачем писать, – извольте, отвечаю однозначно и эксклюзивно: ради наслаждения. Иначе говоря, если не испытываешь оргазма, безусловно надо бросать. Лично я так устроен, что всегда испытываю оргазм, когда пишу, – вернее сказать, испытывал, и это было нечто. Не спрашивайте меня почему. Откуда я знаю? Вообще-то, все теории, пытающиеся объяснить этот феномен, одна другой глупее. Когда-то некий умник сказал мне, что оргазм испытывают в любовном акте, потому что, видите ли, создают жизнь. Нет, вы представляете? Высшее наслаждение – от создания такой печальной и мерзкой вещи, как жизнь! И потом, выходит, женщина, принимающая противозачаточные таблетки, не кончает, потому что жизни не создает? А этот тип на полном серьезе верил в свою теорию! В общем, не могу объяснить, и не просите, – это факт, и все.