Ягер сделал несколько шагов, а потом с деланным недовольством полез в карман. Попрошайка тут же оказался рядом. Люди в подворотне насторожились.

Людвиг вынул монетку, подкинул ее в воздух, затем ловко поймал и, зажав в кулаке, двинул им попрошайке в ухо. Оборванец покатился в пыль.

– Ну, как тебе? – обратился к нему Ягер. – Еще хочешь монетку?

Нищий уполз в пыль, прикинувшись какой-то ветошью. Фигуры в подворотне истаяли.

Жест Людвига не был продиктован просто жестокостью или жестокосердием. Это был инстинкт самосохранения. Прожив в Триполи некоторое время, он хорошо изучил нравы местного дна. Милосердие тут было не в почете и каралось весьма жестоко. Уличная шпана, обладавшая чутьем стаи шакалов, с легкостью определяла человека мягкосердечного и слабого. Поэтому податель милостыни через два квартала мог вполне нарваться на нож или просто быть избит и ограблен. Так что поступок Ягера был воспринят окружающими вполне спокойно.

Через две улицы, запруженные различными повозками, осликами и просто пешими людьми с баулами за плечами, Людвиг вышел к большому по меркам военного Триполи ресторану. На площади перед ним было шумно. Отряд итальянской полиции безуспешно пытался снести самодельные торговые палатки. Эта процедура повторялась каждый день с занудным постоянством. Обычно к вечеру полиция все-таки сносила последний шатер, хозяина, если его удавалось поймать, препровождали в комендатуру, но к утру все торговцы снова толклись на прежних местах.

Ягер обогнул шумящую и дерущуюся толпу и нырнул в неприметный подвальчик, источающий сладкий, дурманящий аромат. Человек, сидящий у дверей, дюжей комплекции малый, безразлично скользнул по Людвигу взглядом. Скользнул и отодвинулся от входа – проходи, мол.

Ягер не заставил себя долго ждать и с головой окунулся в темноту помещения.

Лестница, застланная коврами и ведущая куда-то в темноту, никак не отозвалась на подошвы офицерских сапог. Через несколько метров тусклый светильник обозначил поворот, и снова бесшумная темнота заскользила мимо Людвига.

Наконец спуск кончился, и он очутился в помещении, где на полу, устланном коврами и циновками, лежали люди, вперив в пространство неподвижный взгляд. В воздухе витал сладкий дурман, источаемый десятками кальянов.

Шум улицы остался где-то в прошлом., В носу засвербело. Страшно захотелось чихнуть.

Людвиг не страдал пристрастием к постоянному курению гашиша, но иногда, с переменным успехом, пробовал это зелье. Галлюцинации, порождаемые им, не вызывали в Ягере никакого трепета. Скорее наоборот, ничего, кроме жалости к этим беспомощным людям, он не испытывал. А знать, что ты и сам превращаешься в подобное существо, даже если это происходит только в момент курения, было крайне неприятно. Главное, зачем он приходил в это место, – это встречи с агентурой.

Рядом возник человек в жилетке на голое тело и в шароварах. Поклонился и вопросительно посмотрел на Ягера.

– Кальян?.. – донесся до Людвига сильно сдобренный арабским акцентом голос.

Ягер покачал головой. Человек тут же исчез. Одна из причин встреч в этом месте состояла в том, что хозяева не были назойливы.

Найдя нужного человека, Ягер пересек зал и прилег на мягкие подушки в отдельной комнатке.

– У вас не найдется немного табака? – спросил человек, возлежавший там вместе с полуголой, довольно немолодой женщиной.

– Нет, только что выкурил последнюю трубку, – условной фразой ответил Ягер.

Человек в белом костюме задумчиво покивал и всосал в себя дым из кальяна, потом передал трубку своей подруге. Та втянула яростно, так что в чашечке зашкворчало. Глаза ее подернулись осенним ледком.

– Прошу вас, – сказал связной по-немецки. Он принял немного, но гашиш успел подействовать. Жесты были плавными, слова немного заторможенными. Жесткий немецкий язык в его устах приобрел явно арабский оттенок и цветистость. Впрочем, разум этого человека был закален достаточно, чтобы сохранять необходимую ясность в любой ситуации.

– Они прибыли сегодня, – сказал Ягер также по-немецки. – Профессор с сопровождением. Дневники старика находятся у профессора. О цели путешествия он сам имеет весьма смутное представление. Руководит всем предприятием капитан…

– Не надо имен, – предостерег Людвига человек, чем вызвал в Ягере легкое раздражение. Впрочем, этого связной не заметил, он был занят рассматриванием острой стрелки на своих белоснежных брюках.

– … Капитан руководит всем, но и он, как мне кажется, окончательно не посвящен в суть. Этот человек практик.

– Тогда в чем же смысл?

– Они должны найти предмет и доставить его в Берлин. На этом их миссия заканчивается.

– Это ваши личные заключения или?..

– Мои личные.

Связной покачал головой.

– Нам этого достаточно. Мы свяжемся с вами позднее.

И когда говорят им: «Что же ниспослал вам ваш Господь?» – они отвечают «Сказки древних»

Коран. Пчелы 26 (24)

– В пустыне ночью холодно… – задумчиво сказал Богер, глядя в окно. Он сидел на подоконнике и курил, стряхивая пепел наружу.

– К чему это ты? – насторожился Каунитц.

– Да просто так. Всегда, когда сижу в тепле, курю, думаю о том, что мог бы морозить задницу где-нибудь в России, например… Мой брат сейчас на Восточном фронте. Дай бог, чтобы у него все было хорошо… Он летает на «хейнкеле».

О брате Богера Фрисснер прекрасно знал. Он всегда вспоминал о нем. Макс Богер. Старший брат был для него примером, еще с ученических лет, наверное… Где-то в Силезии жила мать Богера, Фрисснер однажды видел ее фотографию: толстая опрятная старушка с лицом морщинистым, словно иранский изюм.

Каунитц был куда более скрытным. Он никогда не выносил на люди свои мысли, прячась под маской этакого беспросветного пессимиста. В полку его так и звали – Ворчун Каунитц.

«Я верю им, как самому себе, – подумал Фрисснер. – Как самому себе.

А верю ли я самому себе? Это очень громкая фраза… Если бы я верил самому себе, тогда в сороковом я пошел бы в десантники, когда меня приглашал сам Штудент[19]… А ведь не пошел. Потому что десантники – это война по правилам, а я не люблю войну по правилам. Никто в «Эббингаузе» – из тех, разумеется, о ком вообще стоит вспоминать, – не любил войну по правилам. Ни фон Хиппель, ни затейник Граберт, ни капитан Катвиц, ни обер-лейтенант Кнаак, погибший под Двинском в самом начале войны против русских…

И вот, вместо десанта, вместо «Бранденбурга» – СС. Из капитанов – в штурмбаннфюреры, и опять в капитаны, пусть и фиктивные».

Фрисснер потянулся до хруста в спине, заложил руки за голову. Чертова подушка набита, наверное, песком. Итальянцы спали на своем, перины и пух… А нам – дырявые матрацы.