Простить – это выбор. Можно собирать обиды, складывать их в копилку души и хранить, пока они не пропитают все черным ядом. А можно отпустить, развеять, как прошлогодний дым на ветру. Я выбираю второе.

Я отвечаю ему да, когда в Новогоднюю ночь, под оглушительный грохот салюта на городской площади, Макс опускается передо мной на одно колено и раскрывает маленькую коробочку. На красном бархате мерцает золотой ободок с тремя белыми искрами в ряд. Сквозь гам и крики я слышу, как обе наши мамы охают, но не оглядываюсь. Мир вокруг наполнен шумной радостью и яркими, цветными всполохами.

– Не хочу больше тратить время, – произносит Макс.

Я киваю, но мои руки остаются глубоко в карманах куртки, и я замечаю это только когда его улыбка чуть вздрагивает. Выдергиваю правую руку и стягиваю перчатку. В небе над нашими головами загораются и гаснут красные искры, и словно эхо, красные огоньки вспыхивают и в моей голове. Я их игнорирую, гоню прочь сомнения. Тонкое колечко плотно обхватывает безымянный палец и Макс, поднявшись на ноги, порывисто целует меня. Это верное решение, правильное.

Неделю спустя мы расстаемся на Рижском автовокзале. Он улетает в Нидерланды, а меня уже ждет комната в общежитии. Оставив вкус кофе и мятной жвачки на моих губах, Макс скрывается в салоне автобуса.

Следующие месяцы мы оба следуем плану – учеба, работа, подготовка к свадьбе. Теперь уже он звонит и шлет сообщения, находит время между лекциями и вечерними сменами. Показывает квартиру на видео звонке, знакомит с однокурсниками и соседом.

Я говорю ему да пол года спустя, стоя в белом платье и с цветами в волосах, под сводами старой церкви, перед священником и нашими семьями. Мое да отражается гулким эхом под куполом. Запах пионов и ладана, смешиваясь, плывет в густом, июньском воздух, одурманивая. Платье туго стягивает грудь и я делаю медленный, глубокий вдох, оглядываю центральный неф и гостей на скамьях. Мама в голубом атласе, бархатные розы вдоль прохода, тихий отзвук голосов шепотом. В шаге от меня высокая фигура Макса – спокойная улыбка, твердый взгляд, мои холодные пальцы чуть подрагивают в его теплой ладони. Словно сквозь туман, я смотрю в глаза человека, которому только что поклялась вечно любить и хранить верность, и так сильно, так отчаянно хочу верить, что говорю искренне.

Едва мы выходим из церкви, под брызги риса и хлопки шампанского, как оказываемся в душных объятиях родителей, а потом и друзей. Макс протягивает мне бокал, и я делаю большой глоток, с наслаждением чувствуя, как ледяные пузырьки обжигают язык и горло. От июньской жары и липких объятий поздравляющих голова идет кругом, но я улыбаюсь и благодарю. Мои пальцы все еще переплетены с пальцами Макса, словно корни деревьев. Осматриваясь, я нахожу глазами Настю в ослепительном, изумрудном платье, а рядом с ней – Лера. Я знаю, что обе сейчас должны быть на Крите, но Настя не была бы Настей, если бы не сумела договориться о коротком отпуске. Это дорогая поездка, и я безмерно счастлива, что обе они сейчас тут, со мной. Скольжу по толпе взглядом, заранее зная, что Криса нет. Приглашение он получил, но так на него и не ответил.

С Лерой и Настей мы поддерживали отношения все это время. Кристер же пропал, как только в моей ленте на ФБ появились фотографии с Максом. Он все еще отвечает на сообщения, но первым больше не пишет. Он отступил, пусть ничего между нами и не было. Я понимаю. Меня не должно это волновать, но отчего-то волнует.

Медовый месяц, который длится десять теплых, ветреных дней, мы проводим на море в Лиепае, а остаток лета – дома. В конце августа я договариваюсь с университетом о заочном обучение, упаковываю свою жизнь в один чемодан и мы перебираемся в крошечную квартирку Макса в Гааге, над баром, которую раньше он делил с однокурсником. Пусть тот парень был невозможным неряхой, но он вносил половину арендной платы, так что мы оба быстро понимаем – мне нужна работа. Я регистрируюсь в агентстве по трудоустройству и подаю заявку на бесплатные курсы голландского. Неделю спустя мне предлагают место упаковщика товара на продуктовых складах: утренние смены, требования языка минимальные, и есть все социальные гарантии. Из минусов – добираться пешком больше часа. После того, как три ночи подряд меня будят судороги в ногах, я начинаю откладывать на покупку велосипеда. Так, постепенно, жизнь входит в некое подобие нормы.

Время проносится стремительной вереницей незнакомых пейзажей за окном поезда. Дождливые дни сменяют друг друга, и вот одним серым, октябрьским утром, я просыпаюсь с непонятным чувством тревоги. Будто я должна что-то сделать, но не могу вспомнить что. Не в силах вновь уснуть, долго лежу, рассматривая в бледном свете рождающегося дня, спящего мужа. Он больше не стрижет волосы так коротко, как прежде, и они завиваются кольцами на висках и у шеи. На щеках темная тень ресниц. Он повзрослел, думаю я. Черты лица стали резче, утратив юношескую мягкость, и теперь в нем все меньше от мальчишки, которого я, невинная и робкая, пригласила на танец в девятом классе. Решаю про себя, что, пожалуй, это даже хорошо.

Когда Макс ворочается, просыпаясь, я закрываю глаза и замираю, стараясь дышать как можно тише. Он перекатывается на кровати, сонно целует меня теплыми губами, встает и скрывается в ванной. Услышав шум воды, я перебираюсь на его половину кровати, прижимаюсь носом к подушке и делаю глубокий вдох. Привычный запах знакомого тела обжигает легкие и я впервые задаваясь вопросом, как же мы с ним тут оказались.

Как, черт побери, тут оказалась я…

Такой привычный шум бурлящей внизу улицы сегодня раздражает. Я бы закрыла окна, но сухой, ломкий воздух вызывает зуд, кожа кажется тонкой и я начинаю задыхаться в этом пекле, которое наш арендодатель называет «умеренным уровнем тепла». Уже минут двадцать я смотрю на цифру, обозначавшую баланс нашего общего счета, игнорируя тупую боль в затылке.

Щелкает дверь и по ногам тянет холодом.

– Привет, – Макс скидывает рабочие ботинки, рюкзак и наклоняется, быстро прижавшись губами к моей щеке. Я киваю, провожу рукой по коже. Чем холоднее становится, тем реже он бреется. Порой по утрам у меня все лицо и шея покрыты красными пятнами. – Что на ужин?

– Мы не сможем полететь домой на Рождество.

– Что? – он наполовину скрыт дверцей холодильника, отчего голос звучит приглушенно. – Почему?

– Потому, что эта квартира сжирает все наши деньги, – захлопнув крышку лэптопа, я на миг прикрываю глаза и зажимаю пальцами переносицу, в бесполезной попытке унять боль в глазницах. Не помогает, и тогда я подаюсь вперед, смотрю на Макса. Он все еще стоит напротив открытой дверцы холодильника и жует ветчину, вытягивая ломтики прям из пачки и отправляя в рот. Без хлеба. Я наблюдаю за мужем, размышляя, стоит ли напомнить о картофельной запеканке, которую готовила вчера пол дня, и решаю что смысла нет.

– Мне надо быть в Риге не позднее середины декабря, иначе вылечу из универа. Макс? – зову я, когда он продолжает молча поглощать запасы ветчины.