Мать неподвижно лежала на полу, когда перепуганная Мелисса подошла к ней. В моей голове не укладывалось, как так получилось, что родные стали нашими палачами.

Пришел дед. Схватив Мелиссу за руку, он отстранил ее, снял ремень и принялся хлестать им свою дочь. Удары, как дождевые капли, становясь все сильнее и сильнее, падали на голову, которую несчастная напрасно пыталась защитить.

Я стала кричать, чтобы он остановился, но дед распалялся все больше. Странно, но только появление бабки усмирило его гнев.

Когда двери за мучителями закрылись, я подошла к матери, чтобы ее утешить. — Мама, не плачь! Дедушка просто решил тебя наказать за что-то. Мне кажется, наше заточение не будет долгим.

Что же происходило на самом деле? Никогда дед не вел себя подобным образом на моих глазах. Так я открыла для себя темную сторону деда и бабки. Нашему шутливому общению с ним был положен конец. Даже если они наказывали мать, когда она была ребенком, — это не повод, чтобы так относиться к свои внукам! По какой причине родители могут так ненавидеть своих собственных детей? До какой степени они могут дойти? Когда уничтожат нас физически?

Дверь закрылась, и все погрузилось во мрак. Глаза с трудом привыкали к тусклому освещению, которое давала одна единственная тусклая лампочка, но постепенно мы смогли различить очертания помещения площадью около пятнадцати квадратных метров, в котором нас заперли. В качестве декораций стены украшали большие встроенные шкафы. Температура едва достигала пятнадцати градусов как зимой, так и летом. Окон в помещении не было, поэтому точно определить время суток было невозможно. Одна мысль, что мы проведем много времени закрытыми в этой холодной комнате, пробирала меня до костей.

Я решила поискать какие-либо предметы, при помощи которых можно будет совершить побег или хотя бы скоротать время. С надеждой я заглядывала внутрь ящиков, но находила одни только старые тряпки.

Мелисса плакала, забившись в угол. Младшая сестренка была еще слишком мала, чтобы выносить этот кошмар. Я негодовала! Чем она лично провинилась? Она никому не сделала ничего плохого. Я дала себе слово заботиться о ней на протяжении всего заключения.

Самой главной была психологическая помощь. Например, я могу заниматься с ней диктантами. Тетради у нее с собой были. Девочка панически переживала, что отстанет от занятий, — значит, эта работа ее утешит.

Заканчивался первый день заточения. Наши контакты с внешним миром сводились к посещению туалета, по одному человеку за раз и всегда под строгим присмотром. Когда наступало время еды, нам приносили одну миску на всех с ограниченным количеством пищи. Если так пойдет дальше, нас, чего доброго, заморят голодом.

Туалет, еда, издевательства и побои, наносимые матери. День за днем все повторялось по кругу. Нас постоянно спрашивали, изменили ли мы свое решение? Так прошла неделя. Мне становилось плохо до тошноты от одной лишь мысли, что нас с Мелиссой могут отнять у матери. Если они способны запереть нас в каком-то чулане и избивать дочь на глазах у ее детей, своих внучек, значит, они не остановятся ни перед чем. Мне было так страшно. Если мать не поддастся на этот шантаж, до каких пределов дойдет их жестокость? А Мелиссе не давала покоя мысль, что они могут подсыпать снотворное в еду и, усыпив нас, заберут от матери и передадут отцу. Она предложила себя в качестве дегустатора пищи. Если она заснет, мы с матерью сможем ее защитить.

Вот хитрюга! Впрочем, она больше всех страдала от недоедания.

Я даже не представляла, что наше заточение окажется таким долгим. Проходили дни, и мы потеряли счет времени, хотя, по примеру Робинзона на своем острове, я старалась делать засечки. К счастью или нет, но мы немного свыклись с нашим новым положением. Что делали наши родные — целых четыре семьи — мужья, жены, дети? Не могли же они игнорировать наше присутствие. Значит, все они были сообщниками, своим бездействием они приняли сторону деда с бабкой. Все они хотели заставить мать вернуться к мужу-садисту! Значит, они желали нам горя и слез? Думали ли они об этом? Уверена, что нет! Честь для них выше нашего счастья!

Дни казались нескончаемо долгими. В моем рюкзаке нашлось несколько чистых листов, и я стала рисовать. Мои рисунки имели продолжение и главного героя, так что получалось что-то вроде комиксов. Я придумывала героям разные приключения, чтобы разрядить атмосферу, и это мне удавалось.

На второй неделе каждый стал активнее и откровеннее с другими. Для нас это был способ не сойти с ума. А еще — я узнала мать совсем с другой стороны. Она оказалась превосходной рассказчицей! Мы с Мелиссой слушали истории о том, какими мы были в раннем детстве, о наших маленьких шалостях, ужимках, первых словах — в общем, о том, о чем помнила лишь она. Мать никогда раньше с нами так не разговаривала. Она всегда была сдержанной. Эти ее рассказы были куда лучше фотографий. Понадобилось это заключение, чтобы она смогла наконец раскрыться. Желая максимально сгладить наши страдания, она старалась быть с нами нежной, как никогда раньше.

Чтобы еще больше унизить мать и сделать ее наказание строже, дед побрил ей голову прямо у нас на глазах. Это меня настолько разозлило, что все, что связывало с дедом, перестало для меня существовать.

Подобного отношения к своей матери я не прощу ему никогда.

В течение третьей недели мы пришли к выводу, что все наши знакомые просто забыли о нас. Скрутившись калачиком на матрасе, мать молча смотрела на стену. Когда я пыталась разговорить ее, она принималась просить у нас прощения, обвиняя во всем себя. Она была готова вернуться к нашему отцу, если мытого пожелаем. Но об этом не могло быть и речи! Иногда она вспоминала о своем женихе.

— Мы никогда не будем вместе. Они сделают все возможное, чтобы он забыл обо мне.

Я была согласна с ней, но опускать руки все равно не собиралась. Я напевала песенку Франциска Кабреля «Темнота твоих глаз». Мать плакала, прислушиваясь к этим словам, в которых находила себя. Я останавливалась, но она просила продолжать. Может, для нее это был способ не чувствовать себя такой одинокой в своей боли? Даже плакать она старалась украдкой, чтобы не волновать нас. Слезы блестели в темноте на ее щеках и тихо стекали вниз. Мне хотелось вытереть эти слезы — так я была растрогана, но что-то мешало. В нашей семье не особо приветствовались сантименты. Сама я плакала, только когда остальные спали.

А о чем думаете вы там, наверху, когда ложитесь спать? О том, как набить брюхо — и все? Вот дерьмо! А ты, Амир? Неужели ты забыл то время, которое мы провели вместе? Неужели мы ничего не значим для тебя? Перестали существовать?

В большинстве случаев тарелку с едой приносил именно Амир. Всегда молча, опустив глаза. Какие небылицы ему рассказали о матери… о его собственной матери, чтобы он принял участие в заговоре против нее? Да, мозги запудрили ему хорошо.

Я с ностальгией вспоминала о тех обещаниях, которые он мне писал в письмах: «Когда мы будем ходить в одну школу, я никому не позволю обидеть тебя. Ты знаешь, я уже умею драться и почти всегда побеждаю». Став юношей, он брал на себя новые обязательства: «Мы будем вместе заниматься спортом и ходить в кино». Ага, как же! Рассказывай кому-нибудь другому.