Голоса в соседней комнате, не расплетаясь, слились вместе.

– Бабуля, а то стеклышко, помнишь, стеклышко, оно у мамы? – Дыхание Славки еще вздрагивало и вскидывало слова кверху.

– Стеклышко в Москве, Славочка. Мы попросим мамочку. Привезет стеклышко Славочке…

Вдруг сквозь рассохшийся пол потянуло земляной сосущей сыростью, померещились Анне насмешливый писк, скрип, мелкая возня.

На все матери наплевать: мыши, грязь, вон хлеб заплесневел.

Но тут луч солнца, раздвинув одичавшую сирень, нашел на руке Анны синее кольцо. Угнездившись в его сердцевине, глазастый луч рассыпался, брызнул.

В Анну словно вселился бес движения и нетерпеливой радости. Она вбежала в комнату, отжала ладонями мокрые Славкины щеки, притиснула к себе такое родное, еще зависящее от нее тельце. Налила воды в старенькую ванну, попробовала локтем – горячо. Плеснула холодной. Поставила Славку в ванну, стянула с него майку. Славка вдруг крепко вцепился в трусики, не давая их снять. Анну поразил его посуровевший, исподлобья взгляд, вдруг проснувшаяся стыдливость.

«Отвык от меня», – мельком подумала Анна.

Она властно дернула трусики вниз. Резинка натянулась, маленькая рука покорно разжалась.

– Коленки щиплет! – визжал Славка, и она целовала его щеки, затылок, чувствуя во рту вкус мыла. Ситцевый халат спереди намок и лип к ногам. А Славка уже смеялся и стоял голенький, крепко зажмурившись, и Анна сливала ему воду на голову и на плечи. И торт она разрезала быстро и ловко на ровные куски. Славка, заразившись ее весельем, визжал и вертелся на стуле, Анна слизнула нашлепку крема с его носа. Выпав из их радостного движения, Вера Константиновна ушла в морщинистые тени, которых было что-то уж слишком много сегодня в этой комнате.

Славка, тоненько попискивая, старательно смеялся и глядел на нее, не спуская глаз. Анне не очень-то нравился его смех, который вот-вот, она чувствовала, мог сорваться в слезы. Славка был что-то уж слишком послушный. И торт глотал кусками, просто давился. Все скорей и скорей. Они вместе дули на блюдечко с чаем, а чай все не стыл. И вдруг Анна поняла, что Славка подыгрывает ей и понимает больше, чем следовало бы, чем ей хотелось. Этот следящий за ней, выпытывающий взгляд. И прыгающий, быстрый смех тоже был нехорош.

– Мы тебе с бабулей звонили со станции, а тебя все нет, – негромко сказал Славка, и все тот же пристальный взгляд подрезал ее торопливую болтовню.

– А… это я у тети Мариши ночевала. Ну да, – легко соврала Анна. Скользкие слова сами соскакивали с языка, будто не она, а кто-то другой, поселившийся в ней, веселый и ловкий, говорил за нее. – Ой, мне уже ехать пора. Завтра у нас отчет. У мамочки твоей бумажек во-от сколько!

– Как? – вдруг звонко сказала Вера Константиновна и выпрямила узкую спину. – Как? Я же тебя предупреждала. Заранее. Мне сегодня просто необходимо быть в городе.

– Необходимо? – протянула Анна, смутно, туманно вспоминая что-то пустяковое, необязательное. – Ну да.

– Все соберутся, – с торопливым жаром проговорила мать. – Шейка бедра. Я имею в виду Катю, бедняжку. Сегодня, наконец, принесут анкеты. Она же прикована, а я так мало помню.

Но на этом пути Анну нельзя было остановить, здесь она обретала скорость и не свойственную ей несговорчивость.

– Ну, мама, ну, я не могу. Мне с утра на работу.

– Как? Извини. Ты по средам всегда во вторую смену.

– Меня попросили. Подменить. Я обещала… – È, поймав обвиняющий горчичный взгляд матери, сказала с раздражением: – Ну всегда виновата, что бы ни делала. Сколько ни старайся.

И тут неловким, резким движением, порожденным досадой на себя, на причиненную боль, Анна нечаянно задела рукой старую розовую чашку, стоявшую на тумбочке. Тонкая чашка упала и, негромко звякнув, разбилась.

– Ах! – театрально, как показалось Анне, вскрикнула мать. – Это же дедушкина!

«Ну, поехало», – обреченно подумала Анна.

– Даже фотографии нет… – голос матери оборвался. – У Кати, бедняжки, целый альбом. У племянника в Воронеже. Спрятали. А у нас, ты же знаешь, мы все сожгли. Только чашка, больше ничего не осталось. От дедушки…

– Так ты что, чашку собиралась отнести им в музей? – не выдержала Анна и тут же пожалела о сказанном. Мать вскинула на нее оросившиеся слезами глаза, по-рыбьи открыла и закрыла рот.

– Бабуля, а вот еще блюдечко, блюдечко есть, – Славка всем телом худенько прижался к Анне, вцепился в фартук Веры Константиновны, стараясь подтянуть ее поближе. Но мать вздрогнула плечами, отвернулась и заплакала.

– Блюдечко… от дедушки… – бессмысленно повторила она. – От дедушки. Блюдечко…

– Бабуля! – перехватив ее слезы, вскрикнул Славка и рванулся к ней. – Да бабуля же!

– Сейчас, сейчас, – тихо и жалобно проговорила Вера Константиновна и старательно рассмеялась, все отворачиваясь. – Что ты, Славочка? Видишь, бабуля веселая, бабуля смеется.

По движению локтей и наклону головы Анна догадалась, что она вытирает слезы углом передника, потом послышался носовой всхлип, она высморкалась. Мать повернула к Славке смирившееся, посветлевшее лицо.

– Ну что ты, что ты! Мы сейчас мамочке цветов нарежем. Ты поезжай, пока светло, – сказала она, не глядя на дочь.

– Какие цветы, обойдусь… – начала было Анна. Но Вера Константиновна уже спустилась в сад.

На клумбе в жесткой овощной листве цвели тяжелые разбухшие георгины. Вдоль забора тряско проехал грузовик, и мохнатая матерчатая листва жадно всасывала белесую пыль. Щелкали ножницы, мать подбирала букет. Она вдруг остановилась, держа на весу разинутую пасть ножниц, раздумывая, срезать или нет породистый мраморный георгин, малиново-красный. Каждый его лепесток заканчивался белым заячьим ушком.

– И этот мамочке! – Славка с хрустом вломился в клумбу и ухватил малиновый георгин за стебель. Рука скользнула вверх, послышался короткий щелчок, головка георгина оторвалась.

– Какой ты! – с упреком воскликнула Вера Константиновна, отворачиваясь. – Боже мой…

Славка на дрогнувшей ладошке протянул Анне круглую, как блюдце с ягодами, головку цветка.

– Тебе, на! – тонким голосом сказал Славка. – Мамочка…

– Комар! – Анна звонко хлопнула Славку по макушке. В пушистых волосах присосался комар, и она двумя пальцами, скользя по пряди волос, стянула кровавый комочек. Славка опустил голову, и Анне почудился не то вздох, не то слабый звон разочарования.

Нет, тут с ними чокнешься! Слух Анны невольно потянулся за утихающим перестуком электрички. Скорее бы их на море отправить. Лапоть путевки обещал.

Вера Константиновна и Славка пошли провожать ее на станцию. Славка нарочно волочил ноги, поднимая клубы легкой, как пудра, пыли. Гольфы все время уползали в кеды, мать то и дело наклонялась и подтягивала их. Тут на счастье по верхушкам елок расстелилось что-то мышино-серое. Сбоку привалилось грудастое, обабившееся облако, в его чреве глухо повернулся гром.