– Сколько тебе лет, безнадежный ребенок?

– Девятнадцать.

– Н-да, умнеть поздно, – выползок ссутулился. – Зачем думаю об этом? Пойдет дождь, я сгину. Только так. А по поводу денег не переживай, тебе вовек не накопить столько, чтобы стало опасно с ними обращаться. К тому же деньги вроде магнита. Одних тянут, других отталкивают. Еще имеется особенная порода людей, к золоту вполне безразличная и тем ему… что-то я разговорился. Н-да… Проще жить ты не сможешь, а это боль. Вот тебе волшебное средство: устанешь от мыслей, гляди в небо. Или боль ослабнет, или отвлечешься. Небо прекрасно. Тридцать восемь раз меня убивали, но я успевал увидеть небо и уже поэтому ни о чем не жалел.

Мы помолчали, каждый о своем. У меня мерзла спина. Проклятущее воображение! Умирать, глядя ввысь и улыбаясь. Еще немного, и я начну всхлипывать. А пока запрокидываю голову и гляжу в небо. Помогает, мысли из головы вытряхиваются, словно сор. Предгрозовое небо – магнит, оно тянет взгляд, и кажется – падаешь в него… до головокружения.

– Твое драгоценное небо заплывает синевой, будто солнцу глаз подбили. Невероятно! Я приехала сюда при тишайшей ясной погоде. Думала про летние облака легче пуха, и на тебе, все небо – сплошной свинец!

Яков безмятежно пожал плечами. Я нахохлилась, прикусила губу. Уже понятно, скоро нас накроет не гроза – грозища! Ну, одно неплохо, я не ошиблась насчет лощинки, её уже видно, Снежок споро топает под уклон.

– Повалю коня, укутаю морду. Пролежит как дохлый до конца грозы. Тебе построю шалашик. – Яков помолчал и добавил: – Молний очень боишься?

– Мы уже посреди поля. Зачем спрашивать? Хочешь услышать звонкое д-д-да?

Я постучала зубами и шмыгнула носом. Сама не знаю, в шутку или всерьез.

– Одной тебе придется бояться, вот что досадно. Дешевая у меня совесть, ты права. Пять рублей…

Он резковато рассмеялся. Щёлкнул языком, приглашая Снежка перейти на рысь. Шарабан стало раскачивать, я вцепилась в лавку и молча переживала за Снежка. Туча наливалась тяжестью, готовая расплющить мир под собою. Точно знаю, я сравниваю её с синяком из-за утреннего Якова. Он злодей, но сейчас был бы кстати. Он вряд ли боится громов и молний. Болтал бы без умолку, нес такую чушь – заслушаешься. Я бы злилась и дулась. Благодать.

Чем гуще мрачнело небо, тем ниже к траве оно давило паутину ласточкиных промельков. Воздух густел, делался вязким. Мошкара билась, словно в клейкой ловушке. Ветер то смолкал намертво, то хлестал во всю силу. Пихал за шиворот травинки, норовил запорошить глаза. Вздыбливал вьюны, которые, правда, не дорастали до туч и смерчами не делались. Про смерчи я только в книжках читала. Это южная, степная напасть.

Первые тяжелые капли простучали по скамейке. Одна звучно хлопнула меня по лбу. Огромная! Пока я отплевывалась и терла глаза, Яков распряг Снежка, ловко подсек и повалил. Повозился, удерживая голову и невнятно бормоча, пока конь не затих. Укутал морду мешковиной, спутал ноги. Мигом вогнал в землю несколько ореховых прутьев, набросал лапник, увязал дерюжными полосками. Засунул меня в колючие недра хвойного убежища. Напоследок ободряюще щелкнул по носу.

– Место безопасное. Ничего плохого с тобой не случится в эту грозу. До ночи далеко, еще успеешь налюбоваться радугой, – пообещал он. Улыбнулся и добавил: – Спасибо, что ты человек. Мне, кажется, ни разу не везло настолько, чтобы первым в мире попался человек, а не зверье всякое… двуногое. Прощай.

– Прощай, – выдавила я, удивляясь своим же внезапным слезам. – Ты уж смоги сбежать от всех, Колобок. И гордо черствей неукушенным.

Он отмахнулся от глупостей, резко отвернулся. Побежал прочь и ни разу не оглянулся. Неужели ему не страшно? Мне вот за него – до колик в животе… Один в чужом мире, где на него охотятся. Кроме меня, его тут вообще никто не знает. От меня пользы нет и уже не будет. Даже стыдно лежать и бояться какой-то там грозы. Я – человек, у меня есть документы, имя, ключ от комнаты, работа, сбережения, знакомые… надо же, еще утром я не догадывалась, насколько беззаботна и благополучна моя жизнь.

Молния отпечаталась на дне глаз – ослепительно синяя, лохматая. Я сморгнула. В темноте зарокотал близкий, жуткий гром! Нашпиговал тело электрическим страхом. Зрение вернулось: щекотка капель дрожала на иглах лапника, то серая, то радужно-искристая. Молнии били часто, мир то гас, то вспыхивал празднично-ярко…

Близкий гром выдолбил череп изнутри! Вытряхнул оттуда крошево мыслей. Одна чудом уцелела. Она – радость: дождь лупит проливной, значит, лысый Яков уйдет от охоты. Он толковый колобок. Ловкий и расчетливый.

Снова молния! Ветер несет водную пыль, такую мелкую, что она насквозь пронизывает шалаш. Спине холодно. Разеваю рот – и ору! Гром меня глушит, а я его – ответно. Не знаю, страшно мне или весело. Разучилась думать. Надо же, как кстати…

***

Ночью мне снилась радуга: искристо-ледяная, многослойная. Я смотрела на её красоту с замиранием сердца… и стуком зубовным. Нет, я не промокла, выползок построил шалаш, как заправский инженер. Но водяная пыль, а того пуще – туман. После грозы я глазела на радугу – в три дуги! Вяло запрягала Снежка. Копуха… не заметила, как сумерки подкрались и загустели.

Черным беззвездным вечером шарабан долго-долго плыл через поле, утопая в тумане. Снежок не желал переходить в рысь, он старенький и подслеповатый. Хорошо хоть, конюхи в имении не спали. А вот кухня дрыхла: горячей воды не нашлось даже на малую грелку, и ночь сделалось ледяной уже от осознания этой беды. Я навалила поверх одеяла ворох мешков. Увы, не согрелась.

Теперь уже утро. Я не выспалась, дрожу в глухой полудреме, жмусь в комок. Как там лысый Яков? Он промок и замерз, и башмаков нет, он ноги сбил… А вдруг его поймали? Он так буднично сказал – рабство, ритуал, эликсир. Неужели взгляд в небо стоит всех мук и разочарований?

– Барышня-а! – проблеяли поодаль, и затем протяжно вздохнули.

От слов и в особенности от вздоха я взбодрилась… Подняла было голову, но меня долбанула догадка – как камень по затылку: быть не может, ну чересчур же! Этот-то откуда взялся здесь?

– Да неужели? – я высунула нос из-под одеяла, натянутого до макушки.

Между прочим, солнца – полная комната. Тень испуганно жмется к подоконнику… это что, скоро полдень?

– Проспала, – я сокрушенно признала очевидное.

Ежась и ругая себя, причем довольно громко, я в пять минут переоделась, причесалась. С сомнением накинула вязаную кофту: жару обещали, но я-то мерзну. Значит, соврали. В прогнозах часто бывают ошибки. Хотя – не у людей Дюбо.

Едва я приоткрыла дверь, жара поперла навстречу, аж маслянистая, шкварчащая птичьим пением и гулом пчел. Мне хватило ума скинуть кофту и лишь затем шагнуть через порог.

Первое, что я рассмотрела, располагалось совсем близко: туча синяка на щеке и лбу, багровое солнышко ссадины возле губы, распухшей на пол-лица. Щель глаза, подмигнувшего с вечера… и не способного поутру ослабить ухмылку.