Л. А. Боровкова на основании письменных источников делает вывод о том, что гунны были европейским народом, обитавшим к северу от истоков Днепра и Дона. Она несколько нетрадиционно считает их светловолосыми европеоидами. Боровкова подчеркивает, что борода у гуннов не росла лишь потому, что их детям делали надрезы на щеках. Кроме того, они были коренасты и имели волосатые ноги – и то и другое более характерно для европейцев137. По сообщению Марцеллина, «русоватые» аланы были «во всем похожи на гуннов»138. Из этого исследовательница выводит заключение о том, что гунны были «белокурыми»139. Отметим, что Н. В Пигулевская на основании анализа того же Марцеллина делает вывод о том, что внешность гуннов «имеет характерные черты монгольско-тюркского типа»140.

Антропологи, изучавшие скелеты из погребений европейских гуннов, считают, что в их облике преобладали монголоидные черты141.

С точки зрения отечественного археолога-кавказоведа А. В. Гадло, гунны не были этнически едиными, он считает, что часть их была, возможно еще до переселения в Восточную Европу, связана с лесом и носила название «лесные люди» – акациры142. Авторам настоящей книги эта точка зрения представляется не слишком оправданной. Действительно, у Приска Панийского, на которого ссылается Гадло, говорится о народе акациров в составе гуннских орд. Но у того же Приска рассказывается о том, как этот народ уже во времена Аттилы стоял перед выбором: с кем заключить союз, с римлянами или с гуннами? Вопрос этот решился очень просто: Аттила послал на акациров «многочисленное войско», после чего «одни из князей Акацирских были этим войском истреблены, другие принуждены покориться»143. В этом контексте считать акациров гуннами было бы весьма странно144.

Для того чтобы подтвердить «лесной компонент» у гуннов, Гадло привлекает слова Аммиана Марцеллина о том, что они «кочуют по горам и лесам». Но Марцеллин знал гуннов, ворвавшихся в Европу и движущихся к границам Римской империи. Естественно, что на этом пути они могли пересечь какие‐то лесистые и гористые местности, – этот факт еще ничего не говорит о стиле гуннского хозяйства. Гораздо показательнее, что для своего постоянного проживания и для ставки своих вождей основная масса гуннов в конце концов избрала Венгерскую равнину и причерноморские степи.

Еще одно свидетельство «лесного» происхождения части гуннов Гадло видит в том, что, согласно тому же Марцеллину, гунны прикрывают тело «одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей»145. Но совершенно непонятно, почему исследователь считает лен принадлежностью лесных жителей. Во-первых, лен прекрасно растет и в степях. Во-вторых, Марцеллин тут же сообщает о гуннах: «Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи»146. Льняную одежду, популярную по всей ойкумене, гунны могли получить в результате обмена, торговли и грабежа хоть в лесной, хоть в степной зоне. Что же касается одежды из «шкурок лесных мышей» (ex pellibus siluestrium murum), то слово silvestris (дат. падеж, мн.ч. – siluestrium) может быть с равным успехом переведено не как «лесной», а как «степной»; пожалуй, самый точный его перевод – «дикий», «сельский»147, то есть «лесной» – в зоне лесов и «степной» – в зоне степей. Скажем, в английском переводе Марцеллина соответствующий фрагмент переведен как «skins of field-mice»148 – «шкурки полевых мышей»149.

Авторам настоящей книги представляется, что есть все основания считать гуннов степняками-кочевниками.

История гуннов, как ни одного другого народа, теснейшим образом переплетается с историей Европы. Конечно, любое государство связано со своими соседями тысячами политических, экономических, культурных и прочих нитей, но при этом у него, как правило, есть и что‐то свое: своя территория, свой народ, своя история… У гуннов до 375 года если что‐то подобное и было, то мы ничего об этом не знаем. Серьезного «прошлого» у этой группки людей, возникшей «из ниоткуда» на границах Европы, попросту не могло быть, а будущее они создавали силой оружия на чужой территории, которая так и не стала их второй родиной.

У их кочевой империи не было своих исконных владений. Но и на завоеванных землях они не определили новых границ – они пронеслись по развалинам европейских государств, не слишком озадачиваясь созданием собственного. Если Маодунь, завершив свои завоевания, четко представлял, какие именно земли и народы находятся под его властью, и с гордостью писал об этом в Китай, причем территория державы в течение многих лет после этого оставалась более или менее неизменной, то гунны, пожалуй, не смогли бы похвастать ничем подобным. Границы их кочевой империи непрерывно менялись, Аттила во все время своего правления продолжал завоевания, а после его смерти государство, которое он едва успел создать, рассыпалось в одночасье.

Само понятие «гунны» было, вероятно, еще более расплывчатым, чем «сюнну». Сюнну тоже включили в свою державу множество подчиненных племен, но они с самого начала были довольно многочисленны и, смешиваясь с завоеванными народами, все‐таки доминировали среди них. О том, сколько гуннов пересекло границу Европы, не известно ничего, но их не могло быть много хотя бы потому, что они не оставили по себе почти никаких следов в Азии. А в Восточной Европе эта кучка завоевателей стала расти как снежный ком, пополняясь воинами из тех племен и народов, через земли которых они шли. В этой разноплеменной массе гуннов далеко не всегда можно идентифицировать – и археологически, и с точки зрения письменных источников. Не зря позднеантичные и раннесредневековые авторы очень часто гуннов называют скифами и в то же время любых кочевников охотно именуют гуннами.