В десяти милях от Эрдмоура, когда мы пересекали границу между Техасом и Оклахомой, пожилой господин сказал:

— Джин Отри.

Пока я расспрашивал его, что это значит, мы успели проскочить еще один поселок. Он был столь мал, что «Одинокая звезда» даже не замедлила хода на станции.

— Может, он родился здесь, — сказал старик. — А может, похоронен.

Границу с Техасом отмечала череда пологих сухих холмов, чередовавшихся с серо-зелеными равнинами. Ни льда, ни снега: судя по всему, стало значительно теплее. Сопровождаемый какими-то черными птицами, фермер пахал на тракторе поле, оставляя за собой шесть борозд земли. Я с облегчением отметил, что на нем нет рукавиц. Значит, погода и правда изменилась. Весна пришла в эти места в первые недели февраля, и если я продолжу свой путь на поезде, то уже через несколько дней попаду в лето. Пассажир самолета может перенестись в любую климатическую зону в мгновение ока, и только на поезде, идущем на юг, вы можете получить удовольствие от вида того, как меняется погода, и следить за этими изменениями час за часом, отмечая даже самые мелкие подробности. В окрестностях Гейнсвилля вовсю пахали и уже начинали сеять, а кое-где поля даже зеленели молодыми всходами. Здесь вокруг домов росли деревья, и все выглядело намного веселее, чем в поселках Оклахомы. Это были уже настоящие усадьбы с колодцами, ветряками и какими-то зарослями, скорее всего являвшимися фруктовыми садами.

Здесь, где краснокожий прежде собирал лишь травы и коренья,

Теперь заморские яблони роняют свои мертвые плоды.

Фредерик Годдард Такерман

Путь, по которому двигалась сейчас «Одинокая звезда», — что можно было проследить по любой исторической карте, — в точности совпадал с маршрутом, по которому когда-то гнали на север стада скота: тропой Крисхольма. В самом начале, в 1860-х годах, скот перегоняли по этим равнинам, которые называли тогда Индейской территорией Оклахомы, к железнодорожной станции в Эбилен в Канзасе. Да и остальные великие города: Додж-Сити, Уичита (который мы проехали в шесть утра), Шайенн — процветали благодаря тому, что сюда сгоняли огромные стада скота, чтобы погрузить на поезда, идущие в Чикаго. На огромном пространстве до самой реки Рио-Гранде господствовал мексиканский стиль, и американские ковбои унаследовали многие свои обычаи — в том числе и клеймение стад, и в особенности профессиональный жаргон, — у мексиканских пастухов. Тропа Крисхольма была лишь одной из многих. Ковбои из Седалии гнали свой скот через Арканзас и Миссури, а тропа Гуднайт-Лавинг ведет по берегам реки Пекос. Железная дорога повторяла маршруты этих ковбойских троп. Источники воды, которыми славилась тропа Крисхольма, были не менее важны и для паровых локомотивов. И только намного позднее пассажирские перевозки заменили скот в качестве основного источника прибыли.

Я видел стада скота, и летящих уток, и круживших совсем высоко больших черных птиц — скорее всего хищников, — но даже здесь, почти в тысяче миль от Чикаго, деревья все еще оставались голыми. На протяжении целых четырех дней пути я не увидел ни одного зеленого дерева. Я не отрывался от окна, но мимо нас мелькали лишь крылатые силуэты хищников, да ветряные мельницы, да пасущиеся лошади. Дома попадались довольно часто, но я не увидел ни одного их скопления, которое можно было назвать хотя бы поселком. Все деревья казались мертвыми, однако упрямо тянули свои ветви к небу, как позабытые кем-то вешалки вдоль берегов ручьев. Позади одиноких построек под широкой ржавой крышей, между изгородью из колючей проволоки и трактором я увидел давно ожидаемую картину: коровье кладбище. Выбеленные ветром позвонки, узловатые бедренные кости, проломленные черепа с пустыми глазницами.

Воплощенную гордость Техаса, дружелюбную, но навязчивую простоту представлял во плоти невероятно толстый мужчина в ковбойской шляпе, оказавшийся в феврале в салуне «Серебряный доллар» в Форт-Уорте. Скорее всего, это было демонстрацией стойкости: день выдался мрачным и холодным, а в баре было темно, как в могиле (единственным источником тусклого света служил аквариум, каким-то чудом затесавшийся на полке среди бутылок виски). Я заскочил туда в надежде согреться и без помех почитать местную газету. Подождав, пока мои глаз; привыкнут к темноте, я уселся возле аквариума и развернул газету. Кроме того, мне предстояло решить: оставаться ли на ночь в Форт-Уорте или через пару часов сесть на поезд до Ларедо. Свой чемодан я оставил в камере хранения на вокзале. Вид Форт-Уорта не внушил мне доверия.

Правда, мне описывали его как более дружелюбное и симпатичное место, чем Даллас, но в этот февральский полдень он казался уныло серым и продрогшим. Злобный ветер налетал из пустыни и безо всякого почтения к этой гордости Техаса швырял измазанные кетчупом упаковки от хот-догов в лица мужчинам, с трудом удерживавшим на голове свои смешные шляпы. Все публичные места были похожи двумя неприятными особенностями. Во-первых, на лицах у всех явственно читалось нечто вроде «Не обязательно быть ненормальным, чтобы здесь работать, но так вам будет легче!» А во-вторых, там висели объявления:

«Эта собственность может находиться под охраной вооруженных полицейских. Если вам прикажут остановиться — пожалуйста, выполните приказ!»

Управление полиции города Форт-Уорт

Видимо, это как раз и подтверждало дружелюбие жителей данного города, которым требовалось напоминание о том, что человек с оружием занимается делом, а не вырядился полицейским ради праздника.

Это объявление преследовало меня и в банках, и в магазинах, торговавших ковбойскими нарядами, — их оказалось немало в Форт-Уорте, специализировавшемся на двух видах развлечений: вы могли взять кредит или вырядиться в ковбойский костюм буквально на каждом углу. Такое объявление имелось и в приемной донорского центра (по пятьдесят долларов за пинту крови, и двое бомжей в ожидании, когда им вскроют вены), и в ломбарде (обещавшем обслуживание двадцать четыре часа в сутки), и в забегаловках, торговавших хот-догами. Оно красовалось также и в «Серебряном долларе», но к тому времени, как я туда попал, так успело примелькаться, что уже утратило свой гипнотизирующий эффект.

В неверном свете аквариума я прочел местную газету. Заголовки были посвящены исключительно местным проблемам. Я пролистал ее до новостей спорта. Здесь главной новостью являлся бесспорный триумф парней из юго-западных штатов на родео Фэт-Сток-шоу. Никаких упоминаний о бейсболе или футболе, или хоккее — исключительно американский эквивалент травли медведей. Но разве родео вообще можно считать спортом? Однако отчет о нем занимал всю спортивную страницу и еще добрый кусок следующей («Скачки на быках», «Клеймение скота»). Да, эти ребята явно не шутили.

— Не то, чтобы совсем отвратительно давно, — сообщил толстяк в ковбойской шляпе, составляя предложения доселе незнакомым мне способом и усиливая эффект медлительностью своей речи, как бы ставившей точку после каждого слова, — здесь парни сочиняли революцию, если не могли узнать счет на родео. Так теперь хорошо, что мы его знаем.

Но новости родео представляли собой не более чем перечень парней, получивших призы за особо удачное издевательство над быками. Я никак не могу взять в толк, почему это считается победой и награждается совершенно неприличной суммой в две тысячи долларов. Во всей статье я не нашел ни единого упоминания о технике этой неоспоримой победы — если это вообще можно было считать победой. Но даже если позабыть о варварской подоплеке этого, с позволения сказать, состязания, я впервые в жизни видел спортивную страницу, где ни одна цифра счета в соревнованиях не сопровождалась бы определенным долларовым эквивалентом.