Лишь после подобных допущений и оговорок мы наконец можем вынести бесчисленное множество уроков из экономической истории прошлого. Мы уже обсуждали, как нашествие варваров вскрыло проблемы Древнего Рима, связанные с тем, что земледельцев, некогда пополнявших легионы, — а это были мужественные и патриотично настроенные воины — сменили рабы, трудившиеся на обширных имениях апатично и без рвения. В наши дни отсутствие доступа к новейшим техническим достижениям вынуждает небольшие фермы переходить на рельсы массового производства либо под капиталистическим, либо под коммунистическим управлением. Кто-то однажды высказал суждение, что «цивилизация — это паразит, присосавшийся к мужику с сохой»[89], однако нынче нет уж и мужика с сохой, ему на смену пришли безликие «руки», управляющие тракторами и комбайнами. Сельское хозяйство все больше превращается в конвейер, и вскоре фермеру предстоит решить, на кого работать, — станет ли он наемником капитала или же государства.

В то же время история явно свидетельствует о том, что «люди, умеющие управлять другими, управляют теми, кто умеет управляться лишь с оружием или орудием труда, а те же, кто управляет деньгами, — управляет ими обоими»[90]. Поэтому банкиры и следят за тенденциями в сельском хозяйстве, промышленности и торговле, привлекая и направляя потоки капитала, вдвое и втрое вкладываясь в бизнес-процессы, управляя кредитными операциями и доходами предприятия, идя на риски ради новых выгод, стараясь взобраться еще выше по экономической пирамиде. Банкиры — от флорентийских Медичи до аугсбургских Фуггеров, от Ротшильдов в Париже и Лондоне до Морганов в Нью-Йорке — всегда находились в советниках правительств, финансируя войны, церковь и порой раздувая искру революции. Пожалуй, в том и есть главный секрет их могущества: тщательно изучив зыбкий рынок цен, они понимают, что история также подвержена инфляции и деньги — едва ли не последняя вещь, которую стал бы копить умный человек.

Опыт прошлого не оставляет никаких сомнений в том, что любой экономической системе рано или поздно предстоит выработать ту или иную форму стимуляции индивидуальной и общественной производственной эффективности. Искусственные ее замены — скажем, рабство, полицейский контроль или же идеологический подъем — показали себя малопродуктивными, чрезмерно затратными и быстротечными. Таким образом, наиболее действенным методом считается оценка способности к производству (не считая войны, где оценивается способность к разрушению).

Практические способности людей весьма различаются; большей частью таковых почти во всех обществах зачастую обладает меньшинство. Естественное следствие из этого — распределение благ. При прочих равных такое распределение опирается на экономические свободы, предписываемые моралью и законом. Деспотичный режим, к примеру, может на какое-то время замедлить этот процесс; демократический строй, предлагая большие свободы, — ускорить. Так, относительное равенство среди американцев до 1776 г. с тех пор было попрано тысячами самых разных физических, ментальных и экономических факторов, и потому нынешний разрыв между богатейшим и беднейшим слоями общества можно назвать даже большим, чем в Римской империи эпохи плутократии. В развивающихся экономиках распределение благ может в какой-то момент достичь критической точки, когда силы огромного количества бедных сравняются с силами малого количества богатых. История по-разному трактовала подобные эпизоды, то законодательным образом перераспределяя богатства, то революционным — бедность.

В Афинах в 594 г. до н. э., согласно Плутарху, «неравенство между бедными и богатыми дошло тогда, так сказать, до высшей точки, государство находилось в чрезвычайно опасном положении: казалось, оно сможет устоять, а смуты прекратятся только в том случае, если возникнет тирания»[91]. Бедные, наблюдая из года в год лишь ухудшение своего положения, правителей, не выказывающих никакой заботы о них, купленных судей и так далее, начинают всерьез обсуждать возможность жестокого восстания. Богатые же, рассерженные тем, что кто-то покушается на их собственность, готовятся встать в не менее жесткую оборонительную стойку. К счастью для греков, здравый смысл восторжествовал и менее воинственно настроенные члены общества поддержали избрание Солона верховным правителем-архонтом. Он провел денежную реформу и отменил долговое рабство (хотя сам был в числе кредиторов); разделил всю территорию полиса на имущественные разряды, в зависимости от принадлежности к которым варьировался и уровень налогообложения — выплачиваемые богатыми налоги превышали налоги бедных примерно в двенадцать раз; реорганизовал судебную систему, приведя ее к более демократической, и, наконец, организовал содержание и обучение детей тех, кто погиб в афинских войнах, за государственный счет. Богатейшие аристократы были недовольны реформами Солона, считая их грабежом, радикалы же, наоборот, говорили, что земля все еще распределена неравномерно; тем не менее уже следующее поколение афинян воздавало Солону должное, считая, что лишь его усилиями Афины были спасены от кровавой революции[92].

Когда в Риме распределение богатств достигло критической отметки, сенат занял весьма жесткую позицию по этому вопросу, что вылилось в столетие классовых столкновений и гражданских войн. Избранный трибун Тиберий Гракх объявил о намерении провести аграрную реформу, ограничив размер участка 125 га, а оставшиеся земли надлежало разделить между бедняками. Сенат отклонил эту реформу; тогда Гракх обратился к народу, сказав: «Вы воюете и умираете за чужую роскошь и богатство, вас называют “владыками вселенной”, но ни единого комка земли не можете назвать своим!»[93] После этого он повторно выставил свою кандидатуру, что запрещалось римским законодательством. Во время беспорядков, вспыхнувших в день выборов (133 г. до н. э.), Тиберий Гракх был убит политическими противниками. Его брат Гай старался придерживаться демократического курса Тиберия и, став трибуном, пытался закончить его дело. Ему также не удалось предотвратить новую волну насилия, и в конце концов (121 г. до н. э.) он повелел своему рабу убить себя; тот исполнил приказание, а затем умертвил и себя самого. Три тысячи сторонников Гая Гракха казнили по распоряжению сената. Весьма популярным у плебса человеком был и прославленный военачальник Гай Марий, который, впрочем, не был готов встать у руля народного восстания за земельные и прочие права. Катилина хотел списать все долги и возглавить армию «озлобленных бедняков»; заговор был раскрыт Цицероном, а сам Катилина пал в сражении с правительственными войсками в 62 г. до н. э. Юлий Цезарь пытался проводить политику компромисса между знатью и нобилитетом, но после пяти лет гражданской войны был убит в результате заговора патрициев в 44 г. до н. э. Близким соратником и во многом продолжателем дела Цезаря был Марк Антоний, которому сильно мешали на этом пути честолюбие и любовные похождения. В сражении при Акциуме войска Антония были разбиты легионами Октавиана, который затем учредил принципат[94], на протяжении более чем двух веков поддерживавший Pax Romana[95] как среди социальных классов, так и среди всех стран, покоренных Римской империей[96].