Вальдор продолжал хранить молчание, и примарх в упор смотрел на него. В течение всей паузы оба глядели друг на друга так, словно перед ними было будущее поле боя.

Примарх первым нарушил затянувшееся молчание:

— Этот Дворец и я… Мы теперь довольно хорошо знаем друг друга. И от меня не укроется то, что происходит в его залах, как видимых, так и невидимых. — Его густые брови сошлись на переносице, словно примарх мысленно принял какое-то решение. — Мы с тобой должны поговорить откровенно.

— Как прикажете, — ответил кустодий.

Дорн не сводил с него взгляда.

— Мне известно, что круги ассасинов и их киллеры-невидимки затевают операцию грандиозного масштаба. Я это точно знаю, — уверенно сказал он. — И еще я знаю, что к этому делу привлекли и тебя.

— Я не состою в Официо Ассасинорум, — заявил Вальдор. — И понятия не имею об их деятельности.

В лучшем случае это было полуправдой, и Дорн прекрасно знал это.

— Я всегда считал тебя человеком чести, капитан-генерал, — сказал примарх. — Но как я, к сожалению, убедился, время от времени надо пересматривать свое мнение о людях.

— Если то, о чем вы говорите, правда, вы должны понимать, что такое предприятие требует строжайшей секретности.

Дорн не скрывал гнева.

— Ты хочешь сказать, если меня не проинформировали, значит, мне не положено об этом знать? — Он снова шагнул вперед, но Вальдор не отступил. Бесстрастное, неменяющееся выражение лица примарха тревожило его сильнее, чем признаки неудовольствия или раздражения. — Я сомневаюсь в любых мероприятиях, требующих секретности. Я Адептус Астартес, воин по рождению и воспитанию, и мне претит тактика трусости.

Вальдор позволил своему оружию соскользнуть с плеча, и кончик клинка уперся в пол.

— То, что один называет трусостью, другой может считать целесообразностью.

Лицо Дорна на мгновение дрогнуло, и его губы чуть заметно скривились.

— Мне приходилось сталкиваться с агентами Официо Ассасинорум на полях сражений. И эти встречи редко заканчивались благополучно. У них… слишком узкое видение. Это инструменты для придворных интриг и игр внутри Империума, а не для войны. — Он скрестил руки на груди. — Говори, кустодий, что тебе об этом известно?

Вальдор напрягся:

— Я… не могу говорить.

На мгновение зал зазвенел от напряженности, и у Вальдора побелели костяшки пальцев, сжимавших древко.

Дорн отвернулся.

— Очень жаль, — произнес он.

Кустодий вздрогнул от снисходительного тона высокородного воина.

— Мы все работаем ради одной цели, — напомнил он. — Мы оберегаем Императора.

— Нет. — Дорн перевел взгляд наверх, к окну, и позволил себе вздохнуть. — Это твой основной долг — оберегать жизнь Императора Человечества. А мой долг, так же как и долг моих братьев, обеспечить безопасность Империума.

— Но это одно и то же! — воскликнул Вальдор.

Неожиданно для самого себя он уловил в своих словах оттенок неуверенности.

— Нет, это не так, — возразил Дорн, направляясь к выходу. Примарх задержался на пороге и, не оборачиваясь, добавил: — Этот разговор еще не закончен, Вальдор.

Кирсану Латигу нравилось считать аэронеф своей собственностью. Покидая вечернюю столицу для плавного перелета домой в Водопады, он любил устроиться у окна маленькой гондолы, подвешенной под сигарообразным баллоном, наблюдать за проплывавшими внизу жилыми башнями и представлять, что на важную персону, летящую по небу, с завистливым восхищением смотрят снизу рабочие заводов и виноградников. Гондола своими размерами не превосходила купе вагона монорельсового поезда, но зато в ней имелись мягкие глубокие кресла и автомат с напитками и прочими мелочами. Время от времени аэронеф служил для перевозки важных клиентов или срочных поездок высокопоставленного персонала, но чаще всего оставался без дела в доках.

Но, как бы ни мечтал об этом Кирсан, аэронеф не был его собственностью. Он принадлежал, как часто напоминала ему жена, торговому консорциуму «Эврот», и хотя ранг Кирсана позволял постоянно пользоваться машиной, он знал, что никогда не поднимется настолько высоко, чтобы обладать чем-то подобным.

Но об этом он не любил думать. Как чаще всего не любил думать и о своей жене. Она не ценила ни его довольно значительный заработок старшего клерка отдела информатики, ни превосходный дом в фешенебельном предместье столицы, ни частную школу для детей… Она ничего не ценила, и реакцией Латига на такое отношение стала привязанность к аэронефу компании. Здесь он чувствовал себя в некоторой степени свободным, хотя бы на какое-то время. А благодаря правильному распределению кое-каких дополнительных благ и взяток он узнал от одного из технологистов консорциума, как подключиться к несложному мозгу летательного аппарата и повернуть машину к пунктам назначения, не указанным в путевом листе. Например, к кварталу Белого Полумесяца, где всегда можно найти доступную и сговорчивую компанию.

При этой мысли он улыбнулся, рассеянно прислушиваясь к негромкому гулу пропеллера. Аэронеф уже пересекал Веретенный каньон, и Латиг задумался, не пора ли изменить курс. Жена сегодня занята в каком-то очередном смехотворном мероприятии в благотворительном клубе, так что по возвращении не будет ни осуждающего шипения, ни прищуренных глаз. Почему бы ему немного не задержаться? Почему бы не взять курс на Белый Полумесяц? Дерзость этой идеи вызвала у него на губах улыбку, и Латиг принял решение. Вскоре он уже наклонился вперед и, облизывая губы, потянулся к панели управления.

Вот тогда-то он и увидел впервые этот предмет. На кресле напротив него лежал странный маленький шарик, напоминавший семенную коробочку. Латиг осторожно протянул руку, тронул его пальцем — и побледнел. Предмет был теплым на ощупь, и казалось, будто он обладает живой плотью.

Желудок Латига тотчас взбунтовался, и во рту появился противный вкус полупереваренной пищи, съеденной за обедом. Но это не помешало ему снова протянуть руку и на этот раз взять шарик.

В свете, проникавшем сквозь иллюминаторы гондолы, он заметил полосу, идущую поперек шарика, и странную шероховатость поверхности. Латиг покатал его на ладони из стороны в сторону, а потом, чтобы рассмотреть получше, поднес к самому носу. И невольно вскрикнул, когда шарик раскрылся. Поверхность разошлась по всему диаметру, и появился глаз, ужасно похожий по своему строению на человеческий, но покрытый плотной оболочкой. Теперь шарик повернулся уже по своей воле, и Латиг вдруг понял, что глаз смотрит прямо на него, да еще с таким выражением, которое можно принять за одобрение.

Моментально возникшее отвращение заставило его бросить непонятную находку, и шарик исчез под низким креслом. Латиг ощутил подступившую тошноту, мысли его путались, и единственное, чего хотелось, так это поскорее оказаться на земле. В гондоле стало душно и жарко, и над высоким воротничком парчового мундира собрались капли пота.