есть маленькая и бачок с водой и краном. В салоне вместо обычных жёстких сидений мягкие кожаные диваны, откидной стол, встроенные светильники. Настоящий дом на колёсах. В кабине водителя диван на двоих, тоже откидной столик, на приборной панели закреплена статуэтка Богини. Необычная – вместо традиционного плаща пышное платье, руки не сложены на груди в молитвенном жесте, а свободно опущены. Подобных изображений я раньше не встречала и залезла рассмотреть поближе. Материал тоже странный – на вид камень, но при этом цвета располагаются там, где положено: руки и лицо Богини белые, платье синее, волосы золотистые.

– Ты делаешь ошибку, Ирви.

Диалект предгорий. Неплохое произношение, акцент еле уловим.

– Тэйт, не лезь.

А вот Ирвин говорит и вовсе без акцента, словно родился среди мятежников. Надо и его нейсский подтянуть до такого же уровня. Откуда они подошли? Из кабины не видно, похоже, стоят у дверей салона.

– Ирви, если тебе так приспичил этот клятый нейсский, обещаю заниматься с тобой каждую свободную минуту. Только оставь её в Орлисе. Дело в деньгах – я дам ей денег, любую сумму, которую она попросит. Три, пять, десять сотен!

– Прекрати, Тэйт. Ты прекрасно понимаешь, что деньги ни при чём.

– Это ты не понимаешь. Ирви, она не та девушка, которая тебе нужна. Поверь моему опыту…

– Хватит! – приглушённый гневный окрик. – Довольно! Я сам разберусь, кто мне нужен, а кто нет! Ещё слово в том же духе – и мы поссоримся. Ты слишком далеко зашёл, Тэйт. Эта тема закрыта.

После минутной тишины последовало холодное:

– Как скажешь.

Сквозь боковое стекло я увидела Ирвина – он возвращался в дом. Выскользнула из кабины с другой стороны, стиснула до побелевших костяшек пальцы. В моей душе пылала ненависть. Не к Огории, не к Гидару, даже не к Ардену. Целитель разбудил то, что я считала давно изжитым – боль от несправедливой жгучей обиды. Ему хотелось дать не одну, а пять, десять, сотню пощёчин! В эту минуту я ненавидела Тэйта так сильно, что, попадись он мне, набросилась бы на него с кулаками.

– Летта Мэйлин, а я вас ищу, – окликнул меня Дирин. – Прошу вас, залезайте, мы отправляемся.

Мама учила справляться с гневом. Нужно глубоко дышать – десять секунд вдох, десять выдох. Растворить свою ярость в размеренном дыхании. Воспитанные девушки не показывают злости, они всегда рассудительны, благожелательны и вежливы. Киреек называют бесстрастными, каменными, бездушными. Чушь. Внутри мы обычные женщины, так же страдаем и плачем. Но вековые традиции обязывают нас прятать свои чувства. Спокойствие, гордость и достоинство – то, что должно отражаться на моём лице при любых обстоятельствах.

– Спасибо, Дирин.

Я не стала дожидаться Ирвина, забралась в везиль, села на диван возле окна. Тэйт сидел напротив, тёмные глаза остановились на мне с выражением крайней неприязни. Целитель своё отношение не скрывал. Ирвин заглянул в салон и обрадовался:

– Мэй, вы уже здесь? Дирин, трогай!

Он устроился рядом со мной, подбадривающе улыбнулся. Ход везиля оказался мягким и плавным, мимо медленно поплыли однообразные белые кирпичные и серые каменные дома за окном. Залитая солнцем центральная площадь, часы на доме Собраний, новенькое здание почты, маленький сквер перед домом лекаря, перекрёсток с улицей, на которой находился дом Ардена.

Прощай, Орлис.

***

– Не «éссинор», а «ессиноо́р», Ирвин, – поправила я. – Иначе вы очень обидите собеседника, назвав его не самым умным человеком.

Ирвин устало откинулся на спинку дивана.

– Надеюсь, этого не произойдёт. Скандал на переговорах мне совсем не нужен.

– А он обязательно случится, если ты начнёшь обзывать всех дураками, – ехидно вставил Тэйт.

Первую половину пути целитель делал вид, что читает книгу – толстенный справочник с какими-то непонятными схемами и таблицами, только страницы он почему-то забывал переворачивать. Затем Тэйт демонстративно уставился в окно, хотя смотреть там было не на что: столбы линии связи, бесконечные бурые луга и далёкие, тающие в сизой дымке холмы. Ближе к Кагару потянулись густые заросли кустарников, но рядом с дорогой их предусмотрительно выжигали: приграничье есть приграничье, засады никому не нужны. Когда Тэйту надоело разглядывать однообразный пейзаж, он соизволил обратить внимание на нас с Ирвином, беседующих на нейсском языке. Ирвин рассказывал о жизни в предгорьях, я внимательно слушала, и всё было замечательно, пока целитель не начал встревать со своими едкими замечаниями. Через час я поняла, отчего уравновешенный Ирвин ссорился с Тэйтом из-за уроков языка. Спустя следующий час поймала себя на неодолимом желании вскочить, обхватить руками длинную изящную шею целителя и душить до тех пор, пока тот не задохнётся или хотя бы не заткнётся. Похожие чувства испытывал и Ирвин, он начал всё чаще ошибаться и ставить неверные ударения.

– Может, ты приляжешь и отдохнёшь? – сердито предложил он Тэйту. – До Кагара ещё три часа, сам жаловался, что вымотался в Орлисе и толком не выспался.

– Я бодр и полон сил, – ухмыльнулся целитель. – Тебе прекрасно известно, что резерв у меня полностью восстанавливается за пять часов, а мы ползём по этим колдобинам целых шесть.

Он произнёс это на отличном нейсском, я даже уловила выговор Скелосса.

– Тогда будь другом – просто помолчи! – взмолился Ирвин. – Я устал от твоих подначек! Знаешь ведь, что нейсский мне нужен позарез, и всё равно мешаешь!

– Мне скучно, – пожал плечами Тэйт. – Вы с леттой мило беседуете вдвоём, а я чем должен заниматься?

– Ты словно первый день в дороге.

– Первый раз мне затыкают рот.

– Потому что ты постоянно язвишь. Тэйт, правда: перестань, пожалуйста, – Ирвин сменил тон, теплота в его голосе меня поразила. – Мне стыдно перед Мэй за твоё поведение. Она подумает, что ты действительно такой несносный желчный тип, каким хочешь казаться.

– Вот на что мне совершенно плевать – так это на мнение летты Лирин, – отрезал Тэйт, поднялся и ушёл в спальный отсек.

Ирвин растерянно взглянул на меня.

– Мэй, ради Богини, простите. Не представляю, что с ним происходит. Он третий день такой.

– На нейсском, – напомнила я.

– К бесам нейсский! Я же вижу, как вам всё это неприятно. Поверьте, мой брат —замечательный человек, добрее и самоотверженнее я никого не знаю.

– Ваш брат? – от изумления выдохнула я на родном языке, опомнилась и повторила по-гидарски: – Летт Тэйт – ваш брат?

– Тэйт – приёмный ребёнок, но родители никогда не делали разницы между нами. Напротив, подростком я сильно ревновал, поскольку думал, что они любят и балуют его больше. Меня частенько наказывали – за дело, разумеется. Тэйта лишь мягко упрекали. Конечно, став старше, я понял, почему они так поступали. Целители невероятно чутки и