Но научиться сострадать себе самой оказалось гораздо сложнее, чем другим. На это ушли годы. Мы все относимся к себе невероятно требовательно и жестко – и притом совершенно незаслуженно. Было очень сложно начать относиться к себе с теми же добротой и любовью, что и к другим, признать, что я тоже страдала и заслуживаю сочувствия. Временами мне было почти проще выслушать и принять несправедливое чужое мнение – в конце концов, к этому я давно уже привыкла. Ушло немало времени и усилий, прежде чем я научилась сострадать себе самой. Но только после этого началось мое исцеление.

Когда я твердо решила, что буду любить и уважать себя и относиться к себе с состраданием, положение дел в семье начало меняться. Я нашла в себе силы отвечать обидчикам, высказывать свое мнение, а не отмалчиваться, замыкаясь в себе. Теперь пришла моя очередь выражать свои чувства и высвобождать всю ту боль, которая копилась во мне годами. Сломать шаблоны, строившиеся десятилетиями, было нелегко. Но я черпала силы и смелость в своих страданиях: мне было нечего терять, а молчать сделалось невыносимым.

В конечном итоге и я, и мои родные хотели одного и того же: любви, принятия и понимания, так что единственным выходом из ситуации было сострадание и терпение. Несмотря ни на что, нас все еще связывала любовь, пусть и хрупкая.

Однако сколько я ни пыталась наладить отношения, ничего не получалось. Я как будто раз за разом плыла по одной и той же реке, каждый раз упиралась в громадный камень, который не пускал меня дальше. Однажды я поняла, что возможно, этот камень никогда не исчезнет. Тогда я решила: чем раз за разом терпеть неудачу, лучше попробую плыть в другом направлении, куда-то, где смогу двигаться свободно и естественно. Нет никакой нужды бесконечно биться в одну и ту же стену, которая мешает идти дальше и причиняет постоянную боль.

Пришло время выбрать новый путь, открыть рот и сказать: «Хватит». У меня исчерпалось желание терпеть поведение родных. Я решила, что даже если останусь одна, хотя бы попробую обрести душевный покой. Дома покой был невозможен.

После того как я перестала отмалчиваться и начала высказывать свое мнение, во мне что-то сдвинулось с места. Мое уважение к себе росло, и мне проще давалось самовыражение. Наконец мне удалось посеять в своей душе новые, более здоровые семена. Я еще не умела за ними ухаживать, но во всяком случае, они были посажены. Пришло время начинать жить своей собственной жизнью – понемногу, шаг за шагом.

После того как я рассказала Грейс свою историю, мы очень сблизились. Она согласилась, что в каждой семье свои сложности. Она не знала ни одной семьи, где не было бы проблем, и считала, что именно в семье большинство людей получают бесценные жизненные уроки. Мы обсудили с ней, что единственный способ любить – это принимать людей такими, какие они есть, и ничего от них не ждать. Конечно, это легко сказать и очень трудно сделать, но именно это и есть настоящая любовь.

Грейс много рассказывала мне о своей жизни, о детях, о районе, в котором жила, но почти неизменно возвращалась к своим сожалениям. Она жалела, что ей не хватило смелости жить так, как подсказывало ей сердце, а не так, как нужно было другим. Когда времени мало, его не остается на пустую болтовню, и общение становится предельно искренним. Мы с Грейс обсуждали самые важные и личные темы. Эти разговоры оказались целительными и для нее, и неожиданно для меня тоже.

Постепенно мы дошли до разговоров о том, какие у меня планы на жизнь, о моих музыкальных амбициях и о том, как я начала писать и исполнять песни. За чашкой чая Грейс попросила, чтобы на следующий день я принесла гитару и спела ей что-нибудь. Я с удовольствием согласилась. Мое сердце радовалось, когда я пела для Грейс, а она улыбалась и тихонько подпевала, сидя в своей кровати. Она наслаждалась каждой моей песней так, как будто это была лучшая песня в мире. Ее родные тоже заглянули на наш импровизированный концерт и оказались не менее благодарными слушателями. Грейс особенно полюбилась песня под названием «Под небом Австралии», потому что сама она всегда мечтала о путешествиях.

После этого она регулярно просила меня спеть ей. Можно и без гитары, говорила она, и вот я сидела в ее спальне и пела, а она улыбалась, закрыв глаза, впитывая мои песни. Она просила меня спеть еще и еще, и я никогда ей не отказывала.

Каждый день здоровье Грейс слабело. И без того крошечная, она как будто еще уменьшилась в размерах. Старые друзья заходили с ней проститься. Родственники сидели у постели, болтая и стараясь сдерживать слезы. Семья Грейс была очень дружной, так что ее навещали каждый день. Мне это нравилось, как и нежность, с которой все члены семьи обращались друг с другом. Но когда все уходили, мы с Грейс оставались вдвоем, и она снова просила меня спеть. Это были необыкновенные дни.

Теперь Грейс передвигалась с большим трудом. Иногда она соглашалась воспользоваться переносным туалетом, чтобы помочиться, однако, когда ей нужно было опорожнить кишечник, она неизменно шла в уборную, чтобы мне не пришлось мыть за ней горшок. Переубедить ее не представлялось возможным, хотя я и убеждала ее, что мне это совершенно не трудно. Поэтому каждый раз мы бесконечно долго ползли с ней в туалет, который, к счастью, был прямо рядом со спальней. Грейс была очень слаба. Я помогала ей встать с унитаза, одной рукой придерживала, а второй натягивала на нее трусы – это была весьма непростая задача.

Затем мы отправлялись в обратный путь к постели: Грейс впереди, опираясь на свои ходунки, а я позади, придерживая ее. Однажды, следуя за ней, я заметила, что в спешке заправила краешек ночной рубашки ей в трусы. Я улыбнулась ей, крошечной женщине на самом исходе жизни, ковыляющей к кровати, и вдруг она на ходу запела «Под небом Австралии». Мое сердце чуть не выскочило из груди от радости. Некоторые слова она перепутала, но от этого песня звучала только трогательней.

В тот момент я поняла, что моя музыкальная карьера достигла своей высшей точки. Я знала, что никакой успех в будущем не принесет мне больше радости, чем этот бесценный момент. Даже если бы я в жизни не написала больше ни одной новой песни, мне было бы все равно. Знать, что я порадовала мою дорогую Грейс своей музыкой, слышать, как она в свои последние дни поет мою песню, – мне больше нечего было желать от своего творчества.

Через пару дней, придя на работу, я увидела, что сегодняшний день станет для Грейс последним. Я объяснила, что позвоню ее родным, но она отрицательно помотала головой. Слабая и измученная, она протянула ко мне руки и обняла. Чтобы сберечь ее силы, я легла с ней рядом на кровать и тоже обняла ее. Мы полежали так некоторое время, негромко разговаривая, ее пальцы поглаживали мою руку. Я спросила, почему она не хочет видеть родных, и она сказала, что не хочет причинять им боль. Она слишком сильно их любила.

Но им нужно попрощаться, сказала я, и, если не дать им такой возможности, это не только причинит им боль, но и вызовет чувство вины на всю оставшуюся жизнь. Грейс поняла меня и согласилась, что не хочет этого. Я взялась за телефон, и вскоре приехали ее родные. Но перед этим она успела меня спросить, превозмогая слабость: