– Как вы встретили новость о том, что вас объявили преступником номер один и поставили вашу персону вне закона?

– Очень спокойно. Просто как несостоятельность полиции и власть имущих. Я не делю с ними барыши, и они в бешенстве. На днях в Нью-Йорке банда Датча Шульца уничтожила двадцать семь человек, которые посягнули на его рэкет в Саут-Сайде и Норт-Сайде. Однако его никто не называет преступником и не клеит ему на лоб порядковый номер. На счету моего синдиката семь полицейских, которые шли на меня с оружием в руках. Это не двадцать семь человек. Но все дело в том, что Шульц делит сферы влияния и уничтожает себе подобных. Если в перестрелке погибают прохожие и дети, это не принимается в учет. Главное заключается в том, что Шульц не посягает на капитал Моргана, Форда, Рокфеллера или других китов. В нашей стране мошенничество – это не преступление. Если ты обманул своего приятеля и разорил его – это нормально. Но если ты не уплатил двадцать центов налога государству – ты преступник. Если завтра перестреляют всех бродяг под мостом Вашингтона или под Бруклинским мостом, то этот факт не заинтересует власти. Но если у племянницы Гувера мальчишки отнимут портфель, когда она будет возвращаться из школы, то заведут уголовное дело и бросят на него лучших следователей столицы. Что значит «преступник № 1»? Ничего, кроме рекламы. Что значит «объявлен вне закона»? Только то, что полиция решила бороться со мной моими же методами, не имея при этом угрозы наказания за свои деяния. Что значит «охота без милосердия»? Это значит, джи-мены и полиция и прочие законники, имеющие право носить оружие, могут его использовать не думая. Властям известны шесть человек из моей команды, которых они безуспешно пытаются выловить в течение трех месяцев, но все впустую. Они полагают, что теперь, стреляя наугад, они попадут в кого-то из этой шестерки. Начать работать головой, делать расчеты, выводы, устраивать засады и вести прицельный огонь они не хотят. Они не видят в этом смысла. Каждый прохожий из толпы, убитый пулей полицейского, будет занесен на мой счет. Губернатор переживает лишь о том, что его популярность уступает моей. Он хочет устроить на улицах бойню, чтобы настроить людей против меня. Такая политика приведет к открытой войне. Я не испугался этого горлопана, я принимаю его вызов. Но я не хочу, чтобы ответственность за его безумные решения ложилась на мои плечи. Я признаю честный поединок, а мистер Бэйн решил действовать в жилых кварталах города, как в лесу. Меня бессмысленно обкладывать флажками, я опытный зверь. А если быть точным, то мишень. Живая мишень, которую губернатор не может увидеть, пощупать, вынюхать и уничтожить. Но я не собираюсь делать скидки и подставлять свой лоб.

– Как вы относитесь к тому, что вас сделали легендой при жизни?

– Я не заказывал этой песни, но раз вы ее выбрали сами, то я не возражаю. Наш народ обожает легенды. На этом фундаменте был построен Голливуд, и он вечен, потому что вечна вера в легенду. Ее нужно поддерживать. Подпитывать. Ухаживать, как за капризным цветком.

– Конечно. Люди не воспринимают вас как преступников, они видят вас в роли благородных пиратов. Сентиментальная романтика. Вы можете объяснить этот феномен? Почему Альфонс Капоне, Счастливчик Лучиано и все их подручные всегда выглядели бандитами? Гангстер есть гангстер, и как ни отбеливали Капоне, он сел за решетку как бандит.

– Я вам могу объяснить этот феномен очень просто. По Дикому Западу ходили бандиты и убивали друг друга. Среди первопроходцев, пионеров и завоевателей земель Запада было очень мало порядочных людей. Но их возвели в ранг героев, не без помощи Голливуда конечно. Вестерн и сегодня самый почитаемый жанр. Каким образом Голливуд и писатели сделали банду завоевателей и убийц героями? Все дело в том, что они, встречаясь на улице, выхватывали свои «кольты» и, стреляя друг в друга, смотрели один другому в лицо! В этом романтика, в этом достоинство, смелость! Честный и открытый бой! Капоне никогда не простят «Валентинов день», когда он ставил людей к стенке и стрелял в затылок. Они стреляют из-за угла, в спину, исподтишка! Я не стреляю людям в спину. Я иду на риск и не всегда уверен, что выйду победителем. Здесь все дело в том, кто первый выхватит пистолет.

– Вы сентиментальный человек?

– Конечно. Я очень часто плачу в кинозале. Я обожаю кино. Хорошее кино, которое трогает за душу. Я люблю мелодрамы и сильные чувства.

– А как вы относитесь к гангстерским фильмам? «Маленький Цезарь», «Человек со шрамом»?

– Ну, это же не кино. Это очень неуклюжая пропаганда, Если бы гангстеры были такими глупыми, то полиция с ними не воевала бы на протяжении почти пятнадцати лет во времена сухого закона. Обидно, что хорошие умные актеры изображают идиотов. Мне пытаются навязать мораль, на которую мне наплевать. Такое кино интересно детям. Там много стреляют.

– Вы ощущаете себя победителем?

– Я очень холодно отношусь к этим понятиям. Победа – это характеристика человека. Победа – это то, что ты можешь. Твои способности. Поражение – это то, чего ты стоишь.

– Зачем вы пригласили меня? Вы уверены, что ваши слова дойдут до обывателя?

– Нет. Уверенности такой у меня нет. Начнем с того, что вам может помешать цензура.

– Вы считаете, что у нас есть цензура?

– Конечно. Вспомните то же кино и кодекс Хейнса. Показывая на экране гангстера, актер обязан изобразить его тупым идиотом. Не дай Бог, зрители выйдут из кинотеатров и скажут: «Черт побери, а они симпатичны, эти ребята с „Томми“ в руках». Поэтому я предпочитаю мелодраму, самое нейтральное кино, которое любят все. Человек видит красивую жизнь и забывает о серой действительности.

– Сколько еще времени вы рассчитываете продержаться?

– Долго. Пока в полиции не появятся умные ребята, которые не будут слепо следовать приказам дилетантов, а займутся работой.

– Вы определили для себя предел?

– Мы можем закончить работу в любую минуту. Я не решаю эти вопросы самостоятельно. У меня солидная организация. Сильная организация. Банда Дэйтлона-банкира, первого преступника Америки, – это та самая легенда, которая выгодна правительству и которая войдет в учебники по криминалистике, где я буду похож на Кинг-Конга. Честно говоря, так оно и будет, и мне плевать на это. Десяток честных парней, как вы, Кэрр, не смогут изменить всей природы подачи информации, как она уже задумана. Я не отрицаю, что я на языке властей гангстер. Я бунтарь! Нас кучка таких бунтарей. У нас свое знамя и свои идолы. Мы никого не тянем в свою веру и не зовем под свои знамена. Мы выполним свою миссию до конца. И вы увидите, Майкл, что процесса над Дэйтлоном никогда не будет. Процесс над легендой невозможен.

– Вы уже…

Дэйтлон встал, открыл папку, лежащую на столике и подал гостю фотографию.

– Извините, наше время истекло. Вот вам от меня сувенир, который будет хорошо контрастировать с вашими снимками.

Репортер взглянул на снимок, и у него открылся рот.

На четкой, профессионально отпечатанной фотографии был изображен Дэйтлон, сидящий на электрическом стуле, запрокинув ногу на ногу, с сигарой во рту. Крепежные ремни и провода болтались вдоль подлокотников кресла. Он улыбался.