Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Заключая этот раздел о данных «Русской Правды», осталось коснуться единственного упоминания бояр в статье 91 «Пространной редакции». Статья выглядит следующим образом: «О задницѣ боярьстѣи и о дружьнѣи. Аже в боярехъ либо в дружинѣ, то за князя задниця не идеть, но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть»[1053].Устанавливается, что наследство («задница»), оставшееся после смерти боярина или кого-то из «дружины» (то есть, в данном случае, разных княжеских слуг), не уходит к князю, а если у умершего не было сыновей, наследство достаётся дочерям. В литературе это постановление вызывало споры, в частности, из-за того, что в позднейших редакциях в него вносились поправки, существенно меняющие смысл[1054]. В настоящее время, прежде всего, в силу установленной текстологической эволюции версий «Русской Правды», нельзя сомневаться, что именно приведённый текст является древнейшим. Спорным остаётся, однако, его содержание и направленность. Формулировка текста такова, что оставляет целый ряд неясностей: например, было ли это постановление новацией или подтверждением старого, общепринятого порядка, распространяется ли установленная норма на все случаи или подразумеваются исключения (например, если умерший оставил завещание, или если на наследство или его часть претендует Церковь), почему сказано о дочерях, а не говорится о вдове или других родственниках и т. д.[1055]А. Е. Пресняков, исходя из теории «княжого права», высказал мнение, что статья отменяет древнее право князя на наследство, оставшееся после его «дружинника», и что отмена стоит в связи с «разложением» «дружинного единства» и появлением собственных владений (прежде всего, земельных) и интересов у княжеских людей. «Вижу тут, – писал историк, – смягчение в пользу дружины, ставшей боярством, древнего права, не знавшего имущественной самостоятельности княжих мужей-огнищан»[1056]. Эта трактовка получила распространение в литературе[1057]. Однако, строго говоря, ничто, кроме самой теории «княжого двора-огнища», к такой трактовке не обязывает.
Мысль, что имущество, полученное или нажитое во время исполнения службы господину или правителю, должно, по крайней мере частично, вернуться к князю, является, в самом деле, логичной, и её применение можно найти во многих памятниках средневекового права Европы. Неясно только, почему «Русская Правда» – памятник, составлявшийся с первоочередным учётом интересов князя – должен был как-то противодействовать этой мысли. Отмена права князя на имущество, оставшееся после смерти не просто какого-то его слуги, а боярина, – это было бы очень сильным ущемлением интересов князя. Ни текст самой «Русской Правды», ни исторические условия и обстоятельства, при которых эта статья могла бы быть принята в начале или середине XII в., не дают никаких намёков на то, почему бы и каким образом князья вдруг пошли на такое «смягчение». Предположение, что к нему привело развитие вотчинного землевладения, «когда дружинник окреп на земле и бенефиций превратился в феод»[1058], ни на чём не основано. В самой статье говорится не о землевладении, а вообще о наследстве («заднице»). Насколько велика в домонгольское время была роль землевладения для бояр и тем более княжеских слуг, обозначенных в тексте общим понятием «дружина», источники не позволяют судить; его формы и условия вырисовываются лишь очень приблизительно (см. выше в разделе «Бояре в XI в.»). Ясно только, что какими-то землями бояре располагали как до появления «Пространной Правды», так и после.
Так или иначе, представление, которое лежит в основе тезиса Преснякова, о некоем «древнем праве, не знавшем имущественной самостоятельности княжих мужей-огнищан», выглядит просто абсурдным в виду всех тех данных, которыми мы располагаем относительно бояр в XI в. В том же Житии Феодосия всё говорит против этого представления. Бояре располагают ценными вещами и имуществом, Варлаам, желая постричься в монастыре, приносит туда свои «болярскую» одежду и коней (очевидно, в качестве вклада) и т. д. А как могли бы вообще новгородские бояре в 1018 г. собирать деньги (причём по довольно высокой ставке) на поход против Святополка и Болеслава, если у них не было «имущественной самостоятельности»?
В какой-то мере такого рода «древнее право» можно предполагать относительно тех княжеских слуг, которые находились на его полном содержании. В частности, описание Ибрагимом ибн Якубом «заботы» польского князя Мешка о его «мужах, закованных в броню» (см. выше с. 269), подразумевает, что и «имущественная самостоятельность» этих «мужей», и их воля в передаче наследства детям были ограничены. Вполне возможно, что похожие ограничения действовали и относительно гридей и отроков князей Руси в XI в. С конца XI в., как доказывалось в главе III, эти корпуса княжеских военных слуг деградируют. Не связано ли появление статьи 91 в «Пространной Правде» именно с этим процессом? В таком случае «смягчение» «древнего права» надо относить именно к княжеским слугам XII в., которые уже не состояли полностью на довольствии князя и которые добились уравнения своих прав в смысле передачи имущества по наследству с боярами. Впрочем, это – лишь одна из возможных трактовок этой статьи. Пожалуй, более вероятным кажется, что постановление «за князя задниця не идеть» является вообще не новацией (ни по отношению к боярам, ни по отношению к «дружине»), а лишь подтверждением общепринятой нормы. Такого рода подтверждение со специальным упоминанием дочерей могло быть вызвано просто каким-то частным случаем, например, попыткой кого-то из князей XII в. присвоить себе имущество одного из своих людей, оставившего после смерти лишь дочерей.
Для целей данного исследования, в общем, не так важно остановиться на какой-то одной интерпретация 91-й статьи. Главное указать на то, что интерпретация Преснякова в духе теории «княжого права» не может относиться к боярам.
Таким образом, умолчание в шкале вир «Русской Правды» о боярстве не может служить свидетельством против того, что оно составляло высший социальный слой в XI в. Бояре были знатью, и нет оснований подвергать сомнению данные нарративных источников. В то же время равнодушие законодательной инициативы по отношению к боярам заставляет лишь догадываться о том, какими социально-правовыми нормами, представлениями или механизмами утверждался и подтверждался на практике боярский статус. В нарративных памятниках можно найти указания на внешние признаки боярства (богатство, власть и пр.), но перед их авторами не стояла, естественно, задача дать ответ на вопрос, как приобретались эти признаки, то есть кто и как становился боярином.