– Как проводили свободное время?

– Танцульки. У нас был клуб. Были солдатки – связистки, радистки, официантки. Из соседних деревень девушки приходили. Иногда крутили фильмы.

– 100 граммов когда давали?

– Только после боевого вылета. Среди ночи, можно сказать. Я не очень увлекался и иногда отдавал – молодой еще. Первый раз я поднял рюмку на выпускном балу 21 июня 1941 года. Наш классный руководитель Мелехин пригласил ребят в комнатку уборщицы, поставил бутылку, достал рюмки… выпил первый раз в жизни. Эти сто граммов использовались, чтобы немножко стресс снять.

– В эскадрилье летный состав держался вместе?

– Одна казарма для летного состава. Только у командира эскадрильи была отдельная комнатка. Эскадрилья была очень дружная. Качество народа в то время было совершенно другим. Отношения были уважительные. Никаких оскорблений, драк, пьянок.

– Техников брали на войну, они просились?

– Такого не было.

– Девушек не катали?

– Нет, что вы?! Это было не принято. Даже и разговоров об этом не могло быть. Дело опасное.

В ночь на 9 мая мы собирались отбомбиться по курляндской группировке. Подготовились: подвесили бомбы, нанесли маршрут, поужинали, приехали на аэродром, и вдруг – раз! Отбой! Поехали домой, не раздеваясь, вроде того, легли спать. Часа в 2 ночи прибегает командир эскадрильи Сукоркин: «Подъем! Война окончилась!! Ура!!!» Тут такое началось… Многие летчики у нас отпустили бороды – до конца войны. Давай их брить! У кого бороды не было, тот побежал за выпивоном, закусоном. Какое-то время спустя, может быть час, приходит опять командир: «Отставить всякие выпивоны, закусоны. Бриться, стричься, наряжаться, подшивать чистые подворотнички – в 10 часов утра вылет в Москву. Будем участвовать в салюте Победы!» В 10 часов вылетели. Я взял с собой чемодан погибшего друга, Бориса Фролова, чтобы передать его матери.

Борис пришел в полк под новый, 1945 год. Он не летал, но надо же было хоть один боевой вылет сделать. Его взяли в экипаж капитана Шилова, чтобы провезти.

Летели на Кюстрин. Задачу поставили вечером. Я летел в составе экипажа старшего лейтенанта Яглова Григория Семеновича, правый летчик – лейтенант Соколов Дмитрий Александрович, радист – старший сержант Гречко; воздушные стрелки – сержант Бородин и сержант Мамыкин. Как обычно, в бомболюки подвесили 6 штук ФАБ-250 и 2 штуки ФАБ-500. Бомбовый удар полк должен был нанести в 5 часов утра (3 часа по берлинскому времени). Погода в эту ночь была хорошая. Цель увидели издалека. Выполнили противозенитный маневр и успешно отбомбились. С левым разворотом отошли от горящего Кюстрина. Уже начинало вставать солнце. Идем обратно. Что такое?! Стоит стена огня! Прожектора светят. Это началось наступление на Берлин. Благополучно прошли линию фронта. Подлетели к ленте реки Одер. Экипаж расслабился, понимая, что находится над своей территорией. Вдруг вокруг нашего самолета появились разрывы снарядов зенитной артиллерии. Вначале подумали, что огонь открыт по самолетам противника, которые оказались поблизости от нас, но воздушные стрелки доложили, что в пределах видимости немецких самолетов не наблюдается. Я посмотрел вниз и увидел на реке, чуть правее нас, переправу. По ней переправлялись на запад военная техника и войска второго эшелона.

Приняв наш самолет за немецкий, зенитчики, прикрывавшие переправу, открыли интенсивный огонь. Командир корабля без промедления стал выполнять эволюции «Я – свой самолет», а я сразу же произвел несколько выстрелов из ракетницы, дублируя этим сигнал «Я – свой». Огонь прекратился. На этот раз пронесло. Самолет повреждений не получил, и мы благополучно сели дома.

А экипаж Шилова попал под зенитный огонь, им пробили бак с горючим. До Барановичей они не дотянули и сели в Белостоке. Утром позавтракали, курево кончилось. Пошли на рынок второй летчик, штурман Коля Алексеев и Борис Фролов. Пока побродили, идут по городу, слышат – играет музыка. Зашли, а там идут танцульки. Решили посидеть, послушать музыку. Борис Фролов и Коля Алексеев в х/б, а второй летчик, тот еще прохиндей и жох по девочкам, успел пошить из английской шерсти бриджи, гимнастерку. Пошел танцевать. Подцепил какую-то девицу. Та пригласила его к ней домой. Он к ребятам: «Пойдемте, нас в гости приглашают». Коля Алексеев отказался, Борис тем более. Он ее под крендель и повел домой. Они посидели какое-то время, дело к вечеру подходило, и подались на свой аэродром. Проходили мимо каких-то развалин. На них выскочили двое, открыли стрельбу. Борису Фролову, видимо, сразу попали в сердце. А Коле в живот. Он был спортсмен, отличный футболист. Сумел нырнуть в подворотню. Через какое-то время на выстрелы прибежал патруль. Никого, конечно, не нашли, но Алексеева отправили в госпиталь, его спасли, а Борис был уже мертв. Второй летчик утром спокойно вернулся на аэродром.

Утром мы перелетели на аэродром Астафьево. Нас проинструктировали, что мы должны летать внутри Садового кольца, стрелять из ракетниц. Что мы и проделали. Утром я отвез чемодан матери Бориса… Это непросто – видеть горе матери.

(Интервью Олег Корытов и Константин Чиркин)

Родился я в 1919 году в селе Согласовка Берковского района Пензенской области. Моя мать – из крестьян, отец – из рабочих, старый солдат, провоевал три войны: Первую мировую, Гражданскую и эту… В этой войне он уже не с винтовкой воевал, а с топором, как плотник, восстанавливал железнодорожные станции… Как раз перед моим поступлением в школу семья переехала в город Ртищев Саратовской области.

Во Ртищеве я окончил девять классов и по комсомольскому набору поступил в Энгельское ВАУЛ – Военное Авиационное Училище Летчиков. В девятом классе вызвали в райком и направили на медицинскую комиссию. Из Ртищева многих тогда вызвали, почти всех… Но отобрали в летчики только шесть человек.

Окончив девять классов в 1936 году, я уехал в Согласовку. Но тут же получил письмо от отца: «Приезжай, тебя вызывают в райком». Вернулся, и нас, шесть человек, отправили в Саратов. Вновь была медицинская комиссия, но более строгая. Была и мандатная комиссия. Я толком не понимал, что такое летчик, а что техник. В мандатной комиссии на вопрос: «Вы куда хотите: в летчики или в техники?» я ответил:

– В техники.

– Ну чего вы в техники? У вас же одни пятерки! Идите в летчики!

Я согласился – мне было все равно.

Поехали мы из Саратова в Энгельс. Опять нас и медицина посмотрела, и мандатная комиссия. Потом стали нас экзаменовать: диктант по русскому языку и письменная математика. На выполнение задания давали два или три часа. Я за час все сделал. Проверили и оценили на «пять».

Я попал в самый сильный класс, на 111-е отделение. В него попало тридцать человек. Начиналась так называемая «терка». Нам сказали:

– В наряд ходить вы не будете, будете заниматься: восемь часов с преподавателем и шесть часов самоподготовкой.