— Мой господин, но твоя мать даровала мне свободу.

— А где тот документ, который подтверждает это?

Александр и Рашид посмотрели на нее. Она покачала головой.

— Не знаю, — запинаясь, произнесла она, — наверное, я его потеряла.

— Потеряла? — спросил Александр, не веря своим ушам. — Как можно потерять такое?

Марк вынул из-за пояса небольшой свиток.

— Она оставила его на балконе. — Он протянул его Хадассе.

Удивленный, Рашид уставился на римлянина, явно изменив о нем свое мнение, потом медленно отошел в сторону, давая ему возможность подойти к Хадассе. Александра удивила та нежность, которую он увидел в глазах Марка.

«Он любит ее! — понял он, пораженный этой мыслью. — И ему все равно, как к этому отнесутся другие».

— Ты ушла, ни с кем не попрощавшись, — сказал Марк, и голос его снова стал тихим. — Ни с Лавинией, ни с Юлием. Даже с матерью.

— Прости, — сказала Хадасса. Она едва могла говорить от сильного волнения.

— Ты бежала от меня?

Она опустила глаза, не в силах смотреть на него.

— Мама пыталась мне сказать, что ты жива, но я ее не понимал.

— Я думала, что будет лучше, если ты не будешь знать об этом.

— Почему, Хадасса? — его голос задрожал. — Ты думала, что я тоже виноват в том, что произошло? Ты думала, мне было известно, что Юлия отправила тебя на арену?

Не в силах говорить от переполнявших ее противоречивых чувств, Хадасса качала головой и молчала. Отчаянная печаль его голоса отзывалась в ней болью — но именно из-за любви к нему ей так тяжело было остаться в этой семье.

— Клянусь тебе, я ничего не знал о том, что ты на арене. Могу призвать Бога в свидетели, что об этом я узнал только сидя на трибуне вместе с Юлией и… — его голос осекся, и лицо исказилось от страшных воспоминаний.

Александр взглянул на Рашида.

— Когда я увидел тебя, я уже ничего не мог сделать, — прохрипел Марк. — Я сидел с Юлией, пил вино, смеялся над шутками Прима, делая вид, что мне весело, потому что я хотел забыть тебя. — Он горько усмехнулся. — Ну а потом христиан выгнали навстречу львам. — Он тяжело вздохнул, испытывая глубочайший стыд.

— Сколько раз я целыми днями смотрел на то, как умирают люди, и ничего при этом не испытывал, но я не мог смотреть, как умирают христиане. Я знал, что среди них могла оказаться и ты. — Он снова вздохнул. — Чтобы забыться, я решил взять еще вина. Мне хотелось просто напиться и ничего не помнить. Но Юлия не дала мне этого сделать. Она сказала, что приготовила мне сюрприз. Сказала, что сделала нечто такое, от чего у нас снова все будет хорошо. И вот когда я посмотрел ей в глаза, я понял все. — Хадасса видела, как боль воспоминаний отразилась у Марка на лице, в его глазах. — О Боже, в душе я понял, что она сделала, но не мог в это поверить! И потом я увидел тебя. Ты отошла от остальных и пошла к центру арены. Помнишь? Ты стояла в одиночестве. — Лицо Марка снова исказилось от невыносимых воспоминаний.

Марк подошел к Хадассе ближе, желая видеть сквозь покрывало ее глаза и понять, о чем она думает.

— Ты веришь мне, или все равно думаешь, что и я в этом виноват?

— Я верю тебе.

— Ты боялась, потому что не знала, что я с тобой сделаю, если мне станет известно, что ты жива.

Она покачала головой.

— За тебя боялись другие люди, — сказал Марк, посмотрев на Александра и Рашида. — И не напрасно. Юлия снова могла бы убить тебя.

— Я знала это.

— Но ты не знала, что мог бы сделать я, — грустно сказал Марк. — Так ведь? — Когда Хадасса ничего не сказала в ответ, он решил, что не ошибся в своих рассуждениях. — Ты помнишь, как говорила мне, что молишься о том, чтобы Бог открыл мне глаза? Он открыл их мне, Хадасса. Святой местью. Я увидел тот день. Я увидел все. Я увидел Юлию, ее друзей, самого себя так, как если бы в темной комнате зажгли светильник и все вдруг предстало в истинном виде. — Марк сжал кулаки.

— Когда лев сбил тебя с ног, я почувствовал, что во мне не стало самой жизни. Не стало ничего, что для меня когда-то что-то значило, — все это сдуло, как пыль ветром. Я во всем винил Юлию. Самого себя. Иисуса.

Александр не отходил от Хадассы. Марк смотрел на него и понимал, что этот человек тоже любит ее. Именно он позаботился о ней, когда она сильнее всего нуждалась в помощи. В какой-то момент в Марке пробудилась гордость, подсказывающая, что лучше ему уйти и позволить Хадассе остаться с Александром. Зачем изливать душу, если тебе все равно укажут на дверь? Но уйти он не мог. Какими бы ни были отношения между Хадассой и этим врачом, Марк должен сказать ей все, будь проклята эта его гордость.

Он снова вздохнул, чтобы успокоиться, и продолжил:

— Я отправился в Палестину, чтобы проклясть Бога, потому что был уверен, что Он отверг тебя, как и я. Я поехал туда, потому что любил тебя. И по-прежнему люблю.

Александр нахмурился. Повернувшись к Хадассе, он увидел, что она вся дрожит. И все же, когда Марк протянул к ней руку, она отстранилась. Что заставило ее сделать это? Страх? Или же что-то еще?

Рашид тоже нахмурился, обеспокоенный и смущенный такой откровенностью Валериана. Римлянин нисколько не стыдился открыть свою душу перед женщиной. Но стало ясно одно: этот человек не виноват в том, что Хадасса оказалась на арене. Он скорее сам был готов выйти на арену, навстречу львам.

Над двором повисла звенящая, напряженная тишина.

Александр медленно вздохнул и печально скривил губы. Он посмотрел Марку в глаза, потом сделал шаг назад.

— Мы оставим вас.

Рашид нехотя спрятал свой нож обратно в ножны.

Хадасса схватила Александра за руку.

— Прошу тебя, не уходи, — прошептала она.

Он положил руку ей на плечо.

— Ты знаешь, я люблю тебя, — тихо сказал он. — Но лучше тебе выслушать его до конца, а потом решить, что тебе действительно нужно.

— Это ничего не изменит, — сказала Хадасса, едва не плача. — Ничего.

— Ничего? Ты забыла то, что сама утверждала, Хадасса? Для Бога нет ничего невозможного. — Александр нежно дотронулся до ее покрывала. — Тебя удерживает Божья воля или твоя собственная? — Когда Хадасса ничего не ответила, он взял ее за руку. — Лучше тебе сначала в этом разобраться. — Поцеловав ей руку, он отошел от нее и сделал знак Рашиду.

Когда Александр и Рашид ушли, Хадассе стало по-настоящему страшно. Марк стоял и смотрел на нее таким взглядом, от которого у нее закружилась голова.

— Я люблю тебя, — снова сказал он. — Я любил тебя тогда, люблю и сейчас. Я любил тебя всегда, даже тогда, когда был уверен, что это не ты, а кто-то, называющий себя Азарь.

Она почувствовала, что теряет силы.