молодого генерала. Наполеону жаль, он боится, ему стыдно перед Францией; а в глубине еще теплится привязанность, оживают воспоминания: свадьба, Египет, возвращение, небольшой дворец на улице Шантерен, переворот, первый консул. А потом Мальмезон. Работа… Небольшой павильон возле ворот, стол, заваленный бумагами, жаркие летние дни и тихие вечера. Силуэт женщины в белом платье, гуляющей среди деревьев, останавливающейся возле кустов роз… Ему так нравился вид женщин в белом среди зелени. Нет, это невозможно. Рапорты продолжают поступать и накапливаются на столе. Англичане угрожают высадкой, донесения с побережья неточные. На полях документов чернеют неразборчивые замечания. Развод? Да, он необходим. Он не может спокойно работать. Быстрым шагом он пересекает комнату, смотрит в окно. Осень, желтеют листья на деревьях в Тюильри…

Это у меня так. А что Рейналь? Рейналь совершенно не раскрыл тему. Взяв мелкое событие, каким было обнаружение якобы шпиона, который под видом астролога пробрался к Жозефине, Рейналь выстроил вокруг него целое действо. Идея со шпионом, скорее всего, принадлежала Фуше, желавшему таким образом помочь Наполеону принять решение, найти повод. Первый акт — монолог Наполеона в присутствии Фуше, после чего к ним неизвестно зачем присоединяется Талейран. Наверное, для того, чтобы в конце акта высказать свое мнение о Наполеоне, которого он в действительности никогда не имел. Наполеон припоминает Фуше всё, смешивает его с грязью, злится. Это один из приступов многословия (взрыв бесконечных предложений), которыми император время от времени страдал. Это длилось два, а иногда и три часа, причем он не обременял себя подбором слов и эпитетов. Merde, assiette de merde[647] и другие ругательства обогащали бурную речь. Рейналь в первом акте показал одну из подобных головомоек. К счастью, довольно верно передав общий тон монолога, он не был педантичен в передаче его длины. Однако и так почти 45 минут скандала, устроенного Фуше и Талейрану, прилично утомили месье Анри Роллана{114} (Наполеона) и зрителей.

Второй акт в квартире мадам Мер. Жозефина, предчувствуя безвозвратную гибель, ищет помощи у Летиции. Но первоначальная благосклонность к невестке, которую она никогда особенно не любила, улетучивается, когда Наполеон рассказывает ей о шпионе. В ней просыпается львица, всегда готовая защитить любимого сына. Все было бы хорошо, если бы не излишняя преданность матери. Мы знаем, что мадам Мер так и не научилась хорошо говорить по-французски и довольно бесцеремонно ломала язык. Так вот, мадам Лили Муне сделала то же самое, и весь второй акт она говорила по-французски с итальянским акцентом или по-итальянски с французским акцентом. Однако, не зная итальянского, она так старательно пыталась это скрыть, что ее французский был совершенно непонятным за исключением моментов, когда она забывала об итальянском и выговаривала несколько слов по академическим правилам.

Третий акт в библиотеке в Мальмезоне. Ночь. Наполеон работает. Входит Жозефина, и начинается обычная супружеская сцена без свидетелей. Они высказывают друг другу все, что только можно, языком таким же нескромным, как и наряд Жозефины, на которой одна сексуальная ночная сорочка. Диалог поразительно напоминает разговор двух баб в очереди, ссорящихся за место. Автор, как типичный француз, не смог выйти за пределы обычной engueulade[648], в которой мужчина болтает так же и столько же, как и женщина. Видя, что разговоры ни к чему не приводят, Жозефина пытается добиться своего, заманивая Наполеона в постель. Кровать стояла на сцене слева, почти как символ Франции. Жозефина меняет голос, мяукает и царапается, как настоящая парижская кошка, ласкается и трется, снова дает волю эмоциям, напрягаясь и задыхаясь, как пантера из польского танго. Наполеон тоже шипит, фыркает, бегает — но не сдается. Женская гордость Жозефины уязвлена в соответствии с принципом, что ничто так не задевает женщину, как нежелание прикасаться к ней, когда она этого хочет. Она отступает и — уходит. И все бы ничего, если бы после этого Наполеон не стучался в открытую дверь, которую он не хотел открывать, и не извивался на коленях у пустой кровати, нездорово возбуждая себя воспоминаниями о горячей груди, упругих бедрах и других прелестях. И впрямь неповторим этот «Napoléon unique» месье Рейналя.

8.11.1942

Творятся чудеса. Утром прохожу мимо «конторы» хозяев гостиницы и вижу сквозь стекло, как наша хозяйка машет мне, одновременно танцуя около радио дикий танец индейцев сиу. Захожу и погружаюсь в поток сообщений, почти невероятных. Американцы высадились в Северной и Восточной Африке. Алжир, Марокко, Касабланка, Дакар. Они приземляются везде. Кое-где французы делают вид, что защищаются, но, судя по тону сообщений, высадка осуществляется в местах, заранее подготовленных для подобных подвохов. Гитлеровская Еврафрика рухнула к чертям собачьим. Дарлан вроде полетел в Алжир, чтобы организовать оборону, Петен направил войскам приказ, а Жиро{115}, сбежавший из плена, тоже вроде в Алжире. Словом, паштет, как говорили в моей семье.

Очень впечатляюще. Французы сияют. Говорят, что французский флот в Тулоне получил приказ выйти в море. Вечером мы ужинаем у супругов П. Включаю радио и слушаю речь Гитлера. Странные нотки в ней появились. Фюрер отвечает на обвинения. Чьи? Неизвестно. Защищается: наступление на Волгу не было ошибкой. Приводит в оправдание цифры и говорит: Ich weiss wirklich nicht, ob das alles nur Fehlern waren…[649] Кто выдвигает ему эти обвинения? В голосе чувствовалась ярость. Метался, как г… в проруби. Я давно его не слышал и должен признать, что при звуке слов, выплюнутых в приступе ярости, у меня мурашки по спине пробегали. Как будто я слушаю самого Люцифера. Десятки миллионов людей отданы на откуп проклятому безумцу. Видно, что он не рассчитывал на оккупацию Африки и не был к ней готов. Что-то тявкнул по поводу высказывания Рузвельта о том, что Африку надо было защитить от немцев и итальянцев, so braucht man über diese verlogene Phrase dieses alten Gangsters kein Wort zu verlieren[650]. Придурок, полный придурок, к тому же опасный. Я переключился на Лондон. Спокойный голос объявил, что сейчас прозвучит обращение миссис Рузвельт к английским женщинам. Тут же послышались разглагольствования госпожи президентши… Сказки про белого бычка. Смешная старушка, но меня тронула эта болтовня. Боже, насколько же это другой мир…

10.11.1942

В Алжире перемирие. Дарлан попал в американский «плен». Наш адмирал, наш великий коллаборационист, который еще неделю назад был с инспекцией в Африке и произносил перед войсками воинственную речь. (Nous défendrons l’Afrique contre qui que ce soit[651]) — и предал. Заместитель Петена перешел на другую сторону. Это еще не официально, но все и так понятно, судя по тому,