Настоящее исследование не считает себя в силах и средствах оставить для истории России материалы, исчерпывающие обширность и трагизм драмы, пережитой в своей жизни Государем Императором Николаем Александровичем и Государыней Императрицей Александрой Федоровной. Оно пытается лишь осветить хотя бы те из эпизодов этой драмы, которые непосредственно легли в основание исторических фактов, создавших начало агонии Царской Семьи в указанный выше период конца февраля – начала марта 1917 года и приведших Царя к отречению от Престола в пользу своего брата, с заветом ему править Российским государством на конституционных началах. Этой уступкой народным представителям Государственной Думы покойный Император как бы выказал сомнение в той бесконечной, глубокой вере в истинность для русского народа его исторической нравственно-религиозной идеи о власти, ради целости и святости которой он боролся всю жизнь, как и Его предшественники, и ради которой он перенес столько страданий, мучений и клеветы.

* * *

22 февраля было первым днем острой душевной борьбы Государя Императора в период, предшествовавший его отречению; в этот день долг Самодержца Российского государства одержал в нем победу над долгом отца семьи и влечениями личного начала. Но, кроме того, душевная борьба этого дня в яркой и определенной форме показала, что в интересах будущего блага вверенного ему Богом русского народа важность сохранения фронта, важность сохранения боеспособности армии и важность достижения победы во что бы то ни стало, имела в мировоззрении Императора Николая II преобладающее над всеми остальными государственными вопросами значение, не исключая даже вопросов династического свойства. Несмотря на угрожавшее смертью опасное состояние сына, несмотря на болезнь трех дочерей, уже успевших к этому дню заразиться от брата корью, несмотря на серьезность политического брожения в столице при отсутствии сознававшегося Царем прочного единения и должной твердости среди членов правительственных аппаратов, Государь все же решил утром 23 февраля выехать в Ставку, к войскам, к фронту и личным своим присутствием поддержать стойкость в рядах армий, ободрить в усталости от продолжительной войны и удержать от увлечения соблазнами агитации пораженческого характера. В этом решении Государь нашел сильную духовную поддержку со стороны только Государыни Императрицы, которая убежденно разделяла точку зрения мужа на необходимость его присутствия на фронте, в войсках, тогда как все остальные придворные и приезжавшие с докладами из Петрограда министры стремились отговорить Императора от решения оставить Семью и отдалиться от Правительства. Они не понимали истинных побуждений Царя и, исходя из обстоятельств внешнего характера текущего момента, противопоставляли его отъезду: опасность оставления Семьи среди распущенных войск гарнизона, составленного из политически развращенных запасных частей; возможность использования удаления Царя от столицы враждебно настроенной к власти Государственной думой; возможность перерыва сообщений между Царем и Правительством вследствие усилившегося забастовочного движения на железных дорогах и телеграфах.

Государь остался тверд в своем решении. Он указал, что главная опасность российской государственности теперь на фронте, а не в тылу; что переживаемые волнения и настроения исходят не из народных масс, а являются результатом работы политических партий, преимущественно среди городского населения и служилого полуинтеллигента; что это движение наносное, временное; что опасность изнутри может явиться угрожающей для государственности только в случае насильственных революционных выступлений политических руководителей против существующего государственного строя; но что пока он верит в благоразумие Государственной Думы, которая, по своей интеллигентности, не может не учитывать последствий гражданской войны в тылу, при наличии на фронте могущественного и хитрого противника. Поэтому, проведя весь вечер 22 февраля в комнате тихо стонавшего в забытьи сына и трогательно простившись с Семьей, Государь утром 23 февраля выехал в Могилев, где в то время помещалась Ставка.

И на этот раз, как и раньше, глубокие побуждения, руководившие Царем и Царицей не были поняты ни министрами, делавшими доклады, ни приближенными ко двору кругами петроградского света, ни общественными и политическими деятелями столицы. «Общественное мнение» еще раз сочло нужным укорить Государя в слепоте и упрямстве перед «народными требованиями», в безволии и подчиненности властолюбивой Государыне, «ненавидевшей Россию и русский народ». Внешний факт отъезда Государя из Царского Села был истолкован антигосударственной агитацией, как бегство Царя, бросившего на произвол судьбы «умирающий с голода народ» столицы, и 23 февраля впервые «революция вышла на улицы города». Вечером в этот день Министр внутренних дел доносил Государю, что благодаря «успешным усилиям чинов полиции и воинских нарядов манифестации были прекращены».

В настоящее время, при спокойном и беспристрастном анализе всех приведенных выше выражений, помещенных в кавычках, делается совершенно ясным, что эти выбрасывавшиеся в толпу громко звучавшие фразы, с одной стороны, и стереотипные донесения агентов правительственной власти – с другой, совершенно не отвечали действительным фактам и действительному положению вещей в дни 22–27 февраля. Но настоящее исследование не имеет в виду останавливаться на изучении частностей грустной и печальной слепоты и преступности различных правительственных, общественных и политических деятелей этих дней; для него они имеют значение лишь постольку, поскольку ими знаменуется, что в эти решительные дни, когда безусловно определялась судьба всей будущей российской государственности, Государь Император, с одной стороны, не нашел поддержки ни в агентах правительственной власти, ни в кругах столичных придворных и дворянских классов, ни в политических группировках и организациях Государственного Совета и Государственной Думы, ни в командном составе армии, и с другой – безусловно, никто из перечисленных представителей правительства, общественности и политических организаций не проявил мудрости и прозорливости, чтобы предвидеть последствия отчужденности в эти дни русской руководящей, служилой и правящей интеллигенции от Главы Государства, от действительного носителя идей и желаний действительного русского народа.

Государь Император в кругу русской интеллигенции всех классов и положений был одинок. Одиночество это определяется не тем, что политически все были против Него, а тем, что против Него было меньшинство, но меньшинство активное и сплоченное в увлечении западничеством, а большинство было пассивным и разобщенным ослаблением в сознании истинного духа русской национальной идеи. Но в свою очередь и русская интеллигенция не встретила поддержки со стороны народных масс, и в 160-миллионном море русской народности оказалась одиноко торчащим островком, со своими принципами и формами «народу нашему чуждыми и воле его непригожими». С точки зрения идеи государственного единения, русские люди «всея земли» к началу революции распались как бы на три мира разного духовного содержания: Царь, интеллигенция и народ. Как между первым и вторым, так и между вторым и третьим не было. ни внутреннего понимания, ни внутреннего контакта, откуда теперь, рассуждая чисто теоретически, можно прийти к заключению, что для сохранения целости и боеспособности Государства в 1917 году следовало бы искать слияния первого и третьего миров, для чего прежде всего необходимо было, чтобы второй мир прозрел и сыграл ту роль, какую принял на себя Земский собор «всея земли» в 1613 году уже по восшествии на престол Михаила Федоровича. Но так как такое сословие, а не политическое народное представительство, «народу нашему не чуждое и воле его пригожее», представлялось современным руководителям народа из интеллигентных классов «архаическим» и действия их не обнаружили высокого самоотречения для действительного служения на благо народа «всея земли», то благородный порыв самопожертвования и самоотречения, для сохранения хотя бы на время боеспособности фронта и удержания России от гражданской войны, принял на себя Царь, вопреки своей вере и своим убеждениям, но в единственном стремлении пожертвовать всем личным и человеческим в самодержавном служении горячо любимому русскому народу. Если бы Николай II обладал «государственным гением Царя Петра или Иоанна Грозного, то, быть может, ему единолично, как и им, удалось бы справиться с восставшим против него или слишком пассивным «боярством» Его времени. Он был богат теми душевными качествами, которых недоставало Петру и Иоанну, был мудр и прозорлив в чисто русском складе ума и тверд в своем духовном мировоззрении. Но в то же время Он был в полной мере сыном Христовой веры, не мог быть граждански жестоким и верил, что в предназначенной Ему Промыслом Божьим мировой духовно-идейной борьбе может победить окончательно не физическая сила власти, а пример бесконечной любви власти к своему народу, до готовности отдать за него свою жизнь.