Пять лет назад эренбурговская формула применительно к новейшей истории казалась мне бредовой фантазией. Сегодня она выглядит лейтмотивом политики в странах, подвергшихся спецоперации либо ожидающих своей очереди в списке тех, кто вскоре может стать жертвой таковой. Условно говоря, события достигли так называемой точки Эренбурга, когда все русское стало ненавистным для десятков миллионов украинцев, а также для десятков миллионов сочувствующих им жителей Европы, в первую очередь – в странах Балтии и Польше, где страхи сегодняшнего дня наложились на исторические обиды дня вчерашнего.

Можно как угодно относиться к этому неприятию «русскости» в любой ее форме, но уже невозможно не учитывать ее как данность. Соответственно, каждый русский в отдельности и любые российские организации (и тем более медиа), оказавшиеся по своему выбору или волею судьбы на территории стран, где такое отношение к «русскости» является доминирующим, обязаны учесть данное обстоятельство в своей практической деятельности или как минимум выработать в себе четкое и внятное к нему отношение.

Ошибка «резидентов». Многие эмигранты из России, становясь резидентами тех стран, где неприятие всего русского является государственной политикой, поддерживаемой значительной, если не большей частью населения, предпочитают не замечать прохождения этими странами «точки Эренбурга» и вести себя так, будто они «обычные европейцы», но просто им «немного не повезло с Путиным». К сожалению, это не так и в глазах остальных они не такие.

Граничащие с Россией страны, согласившись принять львиную часть новой русской эмиграции, в том числе и под некоторым давлением Евросоюза, не испытывают по этому поводу никакой радости. Сам факт увеличения «русского элемента» на их территории рассматривается ими в лучшем случае как фактор серьезного дискомфорта, в худшем – именно как угроза национальной безопасности. Качества и свойства души приехавших в расчет не принимаются, да в душу каждого приехавшего и не залезешь. А если это все накладывается еще и на глубокий конфликт между русскоязычной общиной и коренным населением, как это имеет место в Латвии, например, – ситуация становится крайне взрывоопасной.

В такой ситуации сама попытка сохранять свою «русскость» и тем более подчеркивать ее, претендовать на то, чтобы выражать самостоятельную, «русскую» точку зрения, выпячивать сохраняющуюся связь с покинутой Россией, воспринимается местным населением в штыки, а иногда и как оскорбление. Это именно то, что, на мой взгляд, стало реальной причиной скандала вокруг «Дождя»[113]. От телекомпании ожидали, что она будет русскоговорящим, но при этом латвийским по духу СМИ, т. е. будет транслировать точку зрения латышской общины на Россию, но на русском языке. Вместо этого «Дождь»* стал позиционировать себя де-факто как русское СМИ с «латвийской лицензией». Такая опция в меню возможностей нынешней русской эмиграции отсутствует.

Для Латвии и тем более для Украины Россия – это враг безо всяких нюансов. В этих условиях рассуждения, что хорошо и что плохо для России, а не для принявших эмигрантов и их организации стран, воспринимаются местными элитами с плохо скрываемым раздражением. Возмущает их и постоянное педалирование темы «будущего России». Какого будущего украинцы, например, могут желать России? Странно было бы ожидать от украинцев и их союзников по коалиции, чтобы они отнеслись к этому вопросу философски, а не предельно категорично.

Быть иль не быть? Очень многие (хотя далеко не все, конечно) европейцы и очень многие (также далеко не все) эмигранты из России дают сегодня разные ответы на сущностный вопрос: что делать с Россией?

Когда речь заходит о русской культуре как таковой, сторонников тотальной cancel Russia находится не так уж и много, хотя они и существуют. Тем не менее «Спящую красавицу» Чайковского как ставили в Лондоне, так и продолжают ставить, а новый сезон в La Scala, насколько я понимаю, открылся оперой Мусоргского, несмотря на бурные протесты части эмигрантов. Но когда речь заходит о судьбе русской государственности, ситуация резко меняется.

С каждым выстрелом в Европе увеличивается число людей, придерживающихся, пусть и негласно, мнения, которое я, естественно, разделить уж никак не могу, что «всем бы было комфортно», если бы России как государства вообще не было. Никакой – ни путинской тоталитарной, ни антипутинской демократической.

Возрождение русского милитаризма и экспансионизма привело многих в Европе к убеждению, что «демократическая Россия» – это утопия и что Россия всегда будет такой – вечно нависающим над континентом гигантским ледяным козырьком, который в любой момент может обрушиться на европейские головы. Соответственно, для сторонников такой точки зрения – в первую очередь, конечно, для украинцев – одной из целей и важнейшим компонентом «победы» является уничтожение российской государственности в ее нынешнем виде в принципе.

Ни демократизация России, ни ее модернизация, ни революция сами по себе значительную часть европейцев по большому счету уже не интересуют. Почему? Потому что это военные действия и потому что Россия – враг. Ждать в данный момент от европейцев и тем более от украинцев сочувствия в эмигрантских бдениях о «судьбах Родины» – значит демонстрировать моральный и политический инфантилизм. Эти настроения, конечно, не афишируются обычно на официальном и дипломатическом уровне, хотя и здесь есть те, кто демонстрирует свою позицию открыто. Тем не менее распространение подобных настроений в обществе очень широко, особенно в странах, граничащих с Россией.

Эмоциональный диссонанс. Для значительной части русской интеллигенции, выступающей против спецоперации, стало полной неожиданностью, что их не готовы принимать в Киеве и сопредельных столицах с распростертыми объятиями. То, что внутри России считается смелым и рискованным выражением протеста, для людей, много месяцев живущих при сигналах воздушной тревоги либо ожидающих, что она вот-вот зазвучит, кажется жалким соглашательством.

Любая попытка продемонстрировать «беспристрастную» позицию тем более неуклюжа. Любое стремление «поиграть в Би-би-си» – в журналистику «над схваткой» – воспринимается этой частью европейцев исключительно как оппортунистическая позиция «и нашим и вашим». Пацифистская позиция не является в данном случае «смягчающим вину обстоятельством». Очень многие сегодня в Европе придерживаются позиции, что «победа» должна быть полной и бескомпромиссной, а это в их понимании – устранение России как вечной угрозы. Это и есть та причина, по которой русские эмигранты и «принимающая сторона» находятся в перманентном эмоциональном диссонансе друг с другом: русские эмигранты в большинстве своем оказались не готовы оправдать ожидания радикально настроенных обывателей в странах, которые их приютили.

«Отказники», «сочувствующие» и «крестоносцы». Спасительная формула про «политику Путина» осталась далеко в прошлом. Для все большего числа европейцев, не говоря уже об украинцах, нынешние события – это не политика Путина, а политика России, а значит, и всех русских вне зависимости от их личной позиции. Те, кто так думает, желают не поражения Путина, а поражения России и не собираются отделять одно от другого.

Три обстоятельства нуждаются сегодня в осмыслении:

– русофобия в Европе не вымысел, а объективная реальность;

– для русофобии в Европе есть веские причины, сама она следствие военной катастрофы, а не ее причина;

– личная позиция и заслуги в «борьбе с режимом» больше не являются индульгенцией для русских в Европе и тем более в Украине.

К сожалению, русская эмиграция оказалась плохо готова к встрече с этой жесткой реальностью. Сегодня она расколота не только политически и идеологически, но и психологически в зависимости от своей реакции на прогрессирующую русофобию. В эмигрантской среде стихийно образовались три платформы, которые я условно обозначил бы как «сочувствующие», «отказники» и «крестоносцы».

«Сочувствующие» предпочитают не замечать происходящего сдвига настроений и ведут себя так, как будто они прибыли не из России, а с Марса. Хотя они сами стали чужими в России, для них Россия не стала чужой. Они сочувствуют и сопереживают происходящему не столько там, где они локализованы, а там, где их уже нет, сохраняя, таким образом, двойную лояльность – как вновь приобретенной, так и оставленной родине. Соответственно, они смотрят на любой вопрос одновременно с двух