Дэнни спросил:

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Ты о чем?

— О том, что тебя грызет. Хотя и не знаю, что это. Не я один заметил. Нора тоже волнуется.

Лютер пожал плечами:

— Да нечего тут рассказывать.

— Ты же знаешь, я коп. — Он кинул в Лютера скорлупой.

Лютер смахнул скорлупки с ляжек.

— Это пока.

Дэнни мрачно усмехнулся:

— Что да, то да.

Бэттер «Детройта» послал высоченный мяч куда-то влево, и тот ударил в табло, а Рут неправильно угадал отскок. Мяч вылетел через его перчатку и упал в траву, и ему пришлось искать его.

— Ты правда с ним играл? — спросил Дэнни.

— По-твоему, я выдумал? — Лютер поглядел на Рута, который вытирал с лица пот своей бейсбольной рубахой. — Ну да, играл я с ним. И еще кое с кем из этих, и еще с парнями из «Кабс».

— Выиграл?

Лютер покачал головой:

— У такой породы не выиграешь. Если они скажут, что небо зеленое, значит оно зеленое. Как таких одолеешь? — Он пожал плечами.

— Ты как будто о нашем комиссаре полиции, да и о нашем мэре.

— Весь город думает — вы бастовать собираетесь. Обзывают вас большевиками.

— Мы не бастуем. Мы просто пытаемся добиться справедливости.

Лютер усмехнулся:

— В этом мире?

— Мир меняется, Лютер.

— Ничегошеньки он не меняется, — возразил Лютер. — И не собирается. Тебе твердят, что небо зеленое, пока ты наконец не скажешь: «Ладно, зеленое». Им принадлежит небо, Дэнни. И все, что под ним.

— А я-то думал, что это я циник.

— Просто глаза разуть надо. Возьми Чикаго. Там цветного мальчишку камнями закидали только за то, что он заплыл на их сторону. На их сторону воды, Дэнни. И теперь весь город сгорит дотла, потому что им, видите ли, принадлежит вода.

— Но цветные дают сдачи, — заметил Дэнни.

— И что толку? — спросил Лютер. — Вчера в Черном поясе [78]шестеро цветных расстреляли четверых белых. Слыхал?

Дэнни кивнул.

— И все болтают одно — шестеро черных, мол, растерзали четырех белых. А у этих белых, черт дери, в машине стоял пулемет, и они из него строчили по цветным. Только вот про это никто не поминает. Они владеют водой, Дэнни, а небо — зеленое. Так уж повелось.

— Я не могу этого принять, — заявил Дэнни.

— Потому-то ты и хороший парень. Да только хорошим быть мало.

— Ты словно повторяешь за моим отцом.

— Это лучше, чем если бы я повторял за своим. — Лютер глянул на Дэнни, на этого здоровенного, крепкого копа; поди, и не помнит, когда в последний раз мир не захотел под него стелиться. — Ты тут насчет того, что вы не затеваете стачку. Ладно, пускай так. Да только все думают наоборот. Весь город так думает, и цветные районы тоже. А эти ребята, от которых вы пытаетесь добиться справедливости… Им не денег для вас жалко. Их заедает, что вы забыли свое место, подняли головы. Они такого не допустят.

— Возможно, у них не будет выбора, — заметил Дэнни.

— И на выбор им наплевать, и на всякие там права, — возразил Лютер. — Думаешь, ты им не дашь себя обмануть? Но штука-то в том, что они даже не обманывают.

Они доели арахис, потом взяли пару пива и пару хот-догов. Они всё хотели посмотреть, как Рут побьет рекорд Американской лиги. Но он его так и не побил. На четырех выходах он заработал ноль очков и сделал две ошибки. Совсем на него не похоже, некоторые болельщики даже вслух рассуждали: то ли Бейб подцепил какую-то заразу, то ли просто мучается похмельем.

На обратном пути с Фенуэя сердце в груди у Лютера вовсю колотилось. Такое с ним случалось теперь часто, и обычно без особых причин. Горло ему стискивало, грудь словно заливало теплой водицей, и потом — тук-тук-тук-тук, сердце начинает стучать как безумное.

Когда они шли по Массачусетс-авеню, он глянул на Дэнни и понял: тот его будто изучает.

— Созреешь — скажешь, — произнес Дэнни.

Лютер даже остановился. Очень уж он устал. Вымотался оттого, что один все это в себе таскает. Ответил:

— Тогда придется тебе доверить страшную тайну, раз уж так. Пострашнее, чем все те, что тебе в жизни доверяли.

— Ты заботился о Норе, когда никто другой не стал этого делать, — проговорил Дэнни. — Для меня это больше значит, чем даже то, что ты мне спас жизнь. Ты любил мою жену, Лютер, еще когда у меня не хватало ума ее любить. Все, что я могу… Считай, что ты это получил.

Час спустя, стоя над холмиком могилы Клейтона Томса в заднем дворе того самого дома на Шомат-авеню, Дэнни произнес:

— Ты прав. Это страшная тайна. Чудовищная, черт меня побери.

В доме они сели на пол. Работы уже почти закончили, осталась только внутренняя отделка да покраска. Лютер рассказал все, до того момента, когда он, с месяц назад, открыл отмычкой замок на ящике для инструментов, который дал ему тогда Маккенна. Он заглянул внутрь и сразу все понял.

Чего ж удивляться, что он такой тяжелый.

Пистолеты, вот что там было.

Он их проверил, один за другим, и обнаружил, что все они смазаны и в рабочем состоянии, хоть и не новые. И все заряжены. Все двенадцать. Дюжину заряженных стволов — вот что должна отыскать здесь бостонская полиция в тот день, когда проведет рейд в помещениях НАСПЦН и представит дело так, словно тут готовили расовую войну.

Дэнни долго сидел молча, цедил из своей фляжки. Потом протянул ее Лютеру.

— Он тебя убьет.

— Знаю, — ответил Лютер. — Я не за себя беспокоюсь. За Иветту. Она мне как мать. Так и вижу, как этот тип… только потому, что она — «ниггерская буржуазия», как он ее называет?.. Он ее убьет, просто для забавы. А не убьет, так посадит, он же давно хочет. Вот зачем пушки.

Дэнни кивнул.

— Я знаю, он тебе все равно что родня, — заметил Лютер.

Дэнни поднял ладонь. Закрыл глаза, слегка покачался из стороны в сторону.

— Он убил этого мальчишку? Ни за что?

— Только за то, что он черный и при этом живой.

Дэнни открыл глаза:

— Все, что мы с тобой будем делать начиная с этой минуты… Сам понимаешь.

Лютер кивнул:

— Умрет вместе с нами.

Первое крупное дело Коннора касалось сталевара Массимо Парди. Этот Парди выступил на собрании Союза металлургов и заявил, что технику безопасности в Сталеплавильной корпорации Бей-стейт надо немедленно улучшать, иначе компания «в один прекрасный день увидит, что сама расплавилась». Его речь встретили радостными криками, а затем четверо из присутствующих подняли его на плечи и пронесли по залу. Это и решило судьбу Парди: 1 + 4 = синдикализм. Все просто.