нее, и она опустила голову. Больше говорить она не могла, только сердце учащенно забилось и захватило дыхание.

— Так слушай же дальше, — и опять положил голову ей на плечо. Казалось, он совсем отрезвел, говорил рассудительно, спокойно, — Герасим Васильевич и говорит мне: переходи в мою смену крепильщиком по ремонту штреков, не пожалеешь. Подумал я, подумал и решился. В случае, не понравится или какая неудача, выход имеется: на Сахалин к дружку мотнусь…

— Что это ты все о Сахалине, Сережа? — тихо с упреком сказала Вера. — Ты лучше скажи, зачем сюда пришел?

— К тебе.

— Это правда?

— Брехать не умею, — и поднял голову.

Вера вгляделась в его глаза, прошептала:

— Так вот, чтоб ты знал: я, кажется, начинаю тебя любить, — и поцеловала его в губы, — А теперь — иди.

И отвернулась.

— Вот это здорово!.. — воскликнул Сергей. Привлек ее к себе и крепко обнял.

— Уходи… — слабо попросила она, — ну, Сережа, что ты делаешь?

— Я ничего, аленькая. А что?.. — задыхаясь, бормотал он.

Послышалось, как застонал Герасим Васильевич.

Вера отодвинулась от Сергея, убрала его руки с плеч, поднялась.

— Кажется, дядя проснулся.

И ушла в спальню.

Когда спустя некоторое время снова вернулась, Сергей стоял посредине комнаты в пиджаке и кепке, лихо, как всегда, сбитой на крутой затылок.

— Проводи, что ли, — просил он мрачно.

— Увидят.

— Ну и пусть их! Теперь ясно, что я твой жених. — В углах губ застыла усмешка, и снова пьяным, сумрачным весельем заиграли его глаза.

Вера молчала. Он взял ее ледяную руку в свою горячую и крепкую, втянул ее в темные сени. Она не упиралась. Он прижал ее и откинул ее лицо назад. У нее перехватило дыхание от насильственного и долгого поцелуя.

— Любит меня ваш брат… Вроде я медом смазанный, — проговорил он, тяжело дыша.

Она вся похолодела.

Рванулась и выбежала во двор.

Дымно-зеленый свет луны залил дорожки сада. Под деревьями лежали густые непроглядные тени. Слышно было, как спросонья заворковали под крышей голуби.

Вера села на скамью в тени под кустом сирени. Сергей, выйдя на порожек, достал папиросы, зажег спичку и стал пускать один за другим, похожие на одуванчики, облачка дыма. Постоял немного, осмотрелся кругом и, не увидев Веры, ленивым шагом, вразвалку поплелся со двора. Вера проводила его долгим, полным смятения взглядом, чувствуя, как горят щеки от стыда и перехватывает горло от обиды.

Придя к себе в комнату, Вера, не раздеваясь, легла в постель, уткнувшись лицом в подушку, и дала волю слезам. Она первый раз в жизни плакала оттого, что ее девичья мечта была грубо обманута человеком, которого она начинала любить, оттого, что первый раз в жизни пришла к ней любовь и стала для нее несчастьем…

А спустя несколько дней, Вера уехала к дедушке в свой родной, далекий Рыбачий, где не была много лет и где теперь ее мало кто помнил.

III

Началась осенняя путина, и работы у Веры прибавилось. Сети привозили с моря худые. Одной ей было уже не управиться с ними, и она договорилась с председателем колхоза, чтоб свободные от работы люди по вечерам помогали ей и деду Лукьяну Петровичу. Вскоре вдоль берега на шестах был подвешен длинный провод и на нем электрические лампочки. В их ярком свете мягко отсвечивал золотистый песок, веселой, праздничной казалась набегавшая бирюзовая волна.

Как-то в один из таких вечеров к берегу прибежала Лена. Возбужденная, радостная, она всем объявила, что кладовщица Антонова с этого дня занесена на Доску почета.

Вера почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. «Ну зачем же так громко, сказала бы мне одной», — упрекнула она подругу. Но тут же успокоилась, заметив, как все тепло и приветливо улыбнулись ей.

Когда люди разошлись, Вера незаметно пробралась к правлению, к тому месту, где освещенная фонарем стояла Доска почета. Убедившись, что Лена сказала правду, вернулась к морю и долго ходила по берегу босая, по колено забредая в воду. Вера впервые за долгие месяцы почувствовала себя в Рыбачьем нужным человеком. И поняла, что это и есть жизнь, которую она искала.

Случалось, на берег приходил Иван Бубнов. Вера решила, что она, наверное, действительно тогда в клубе обидела парня, но старалась не замечать его плечистую фигуру и не прислушивалась к его медленному простуженному голосу. А сама видела, скорее чувствовала, как он нет-нет да и и взглянет на нее своим долгим взглядом.

Как-то, когда Вера снимала после просушки сети, к ней подошел Бубнов, назвался помочь. Перебирая бечеву, он вроде бы невзначай коснулся ее плеча.

— Вера… давай дружить! — неожиданно сказал он и застенчиво опустил взгляд.

В его словах было что-то наивное, детское.

— У меня и без твоей дружбы достаточно, — проговорила Вера и отвернулась.

Он ждал от нее теплых слов, а она ответила грубостью. Молодой рыбак хотел обидеться, но сдержал себя: для него судьба этой девушки не безразлична.

— Никого у тебя нет, знаю, — сказал он, все больше смелея, — зачем обманываешь, Вера.

— Ну и знай себе на здоровье, — ответила она сердито и нетерпеливым шагом пошла от него.

Несколько дней Вера старалась не замечать Ивана. Но вот как-то он не пришел на берег, и Вера почему-то первая кинулась, что его нет возле сетей. Она поймала себя на том, что долго и настойчиво искала его глазами. Интересно, где он мог быть? Но потом решила: в конце концов, что ей до Ивана.

Тогда же, поздно вечером, оставшись одна, она села на песок у самой волны, обхватив руками колени, и опять вспомнила свою первую несчастную любовь. Было горько и больно за себя.

Но теперь для нее начиналась иная жизнь, и она верила, что наступят счастливые дни, потому что ее окружают хорошие, добрые люди. А с этой новой жизнью придет и настоящая любовь…

1959 г.

В рабочем поезде

I

Это не те поезда, которые мчатся из конца в конец нашей необъятной страны, увлекая за собой карусели пыли, и гудят так оглушительно, что невольно зажимаешь руками уши. В этих поездах есть что-то простодушное, мирное.

Останавливаются такие поезда, как говорят с улыбкой пассажиры, почти у каждого телеграфного столба и больше одного-двух часов в пути не бывают.

Пробуксовав, паровозик трогается с места, шумно отдуваясь и обволакиваясь белым паром, но не успеет набрать желанной скорости, как снова надо останавливаться. Перед станцией он всякий раз предостерегающе гудит: мол, посторонись, рабочий люд, я прибыл. И потом долго катит вдоль платформы зеленый составишко, солидно посапывая.

Машинист в сплющенной замасленной донельзя кепке,