– Яд, – предположил инспектор.

– Может быть, – ответила Руокко, вид у нее был задумчивый. – Но я не думаю, что это был тот яд, который мы подразумеваем, когда произносим само это слово. Понимаешь, для нас яд – это что-то привнесенное извне: в еду, питье, воздух, которым мы дышим, в другие вещества и предметы, которые мы используем в нашей обычной жизни. Мы не думаем о яде, как о чем-то, что производит наш организм из-за ошибки врачей, этих сомнительных специалистов, которым мы так верим.

– Ты хочешь сказать, что какие-то действия врачей активировали яд в ее организме?

– Именно это я и хочу сказать, – кивнула Цинция.

– И такое возможно?

– Я считаю, что да.

– А это можно доказать? Мы можем представить синьору Муре доказательства, что никто не виноват в том, что произошло? То есть что никто ее не травил. Это можно доказать?

Цинция посмотрела на него и погасила сигарету.

– Ох, Сальваторе, – сказала она. – Ты неправильно меня понял. Что никто не виноват в ее смерти? Что это просто была ужасная ошибка со стороны ее врачей? Друг мой, я совсем не это имею в виду.

Анжелина не была католичкой, но семья Мура обладала таким большим влиянием в городе, что ей устроили отпевание в католическом храме и погребение на городском кладбище в Лукке. Сальваторе приехал на похороны из уважения к семье Мура и потому, что хотел показать Лоренцо, что он действительно занимается смертью женщины, которую тот любил и которая носила под сердцем его ребенка. Однако у старшего инспектора была и другая причина появиться на кладбище: он хотел понаблюдать за поведением присутствующих. Оттавия Шварц расположилась на большом расстоянии от могилы и тоже наблюдала. Ей было приказано тайно сделать фотографии всех присутствовавших.

Они как бы разделились на три лагеря: семейство Мура с друзьями и знакомыми, Упманы и Таймулла Ажар. Лагерь Мура был самым многочисленным и вполне соответствовал численности самой семьи и всему тому времени, что они жили в Лукке и пользовались в ней влиянием. Лагерь Упманов состоял из четырех человек – родителей Анжелины, ее сестры – разительно похожей на нее сестры-двойняшки, – и мужа сестры. В лагере Таймуллы Ажара было два человека – он и его дочь. Бедная девочка окончательно запуталась и совершенно не понимала, что случилось с ее мамой. У могилы она цеплялась за пояс отца. На ее лице было написано полное непонимание происходящего. Насколько она знала, у ее мамочки болел животик, когда она лежала в шезлонге на веранде. Мамочка заснула и не проснулась, а потом она умерла.

Сальваторе подумал о его собственной Бьянке, почти такого же возраста, как и Хадия. Он молился, глядя на эту маленькую девочку: Боже, пусть ничего и никогда не случится с Биргит. «Как девятилетняя девочка сможет пережить такую потерю?» – спрашивал он себя. А этот бедный ребенок… Сначала похищенный с mercato, затем отвезенный на виллу Ривелли, чтобы жить там с полусумасшедшей Доменикой Медичи, а теперь еще и вот это…

Эти мысли опять привели Ло Бьянко к пакистанскому профессору. Сальваторе посмотрел на торжественное лицо Таймуллы Ажара и подумал обо всех тех происшествиях, которые привели к нынешней ситуации, когда его дочь держится за его пояс около могилы матери. Она вернулась к нему, к ее единственному родителю. Больше не будет никакого дележа, никаких приездов и отъездов в Лондон, посещений, которые всегда кажутся слишком короткими. Была ли нынешняя ситуация результатом случайного совпадения ужасных, но не связанных между собой событий, или это было тем, чем казалось сейчас: удобным разрешением спора по поводу воспитания единственного ребенка?

Было понятно, что Лоренцо Мура уверен в последнем, и его пришлось удерживать от стычки с Ажаром прямо у свежей могилы. Его удерживали сестра и ее муж.

– Stronzo! – кричал он. – Ты хотел, чтобы она умерла, и вот ты добился своего! Ради бога, кто-нибудь, сделайте же с ним что-нибудь!

Это было недостойное поведение на краю могилы, но оно было вполне в духе Лоренцо. Он всегда был страстной натурой. А сейчас, потеряв любимую женщину и своего нерожденного ребенка… и будущее, спланированное для них двоих и разрушенное в одно мгновение… Англичане, присутствовавшие на службе и у могилы, всегда будут поджимать губы в подобных обстоятельствах. Но итальянец? Нет. Горе надо выплеснуть, на него надо как-то реагировать… Это было естественно. Молчаливость и скрытность в подобных обстоятельствах – вот что было не по-человечески. Сальваторе не хотел только, чтобы ребенок Анжелины Упман все это видел и слышал.

Семья Мура, по-видимому, считала так же. Его сестра оттащила Лоренцо от могилы, а мать спрятала его голову на своей необъятной груди. Вскоре несчастного окружили родственники и единой группой, как в строю, стали двигаться в сторону парадных ворот кладбища, где они оставили свои машины.

Семья Упман подошла к Таймулле Ажару. Английский Сальваторе не позволял ему понять, что говорилось, но он мог хорошо читать по их лицам. Они ненавидели этого мужчину, который прижимал к себе ребенка, рожденного их умершей дочерью. На девочку они смотрели, как будто та была какой-то диковиной. На него они смотрели с выражением ненависти. По крайней мере, родители Анжелины. Ее сестра протянула руку к ребенку, но Ажар прикрыл девочку собой.

– Вот так все и закончилось, – сказал отец Анжелины пакистанцу. – Она умерла, как жила. Надеюсь, что так же умрете и вы. И очень скоро.

Его жена посмотрела на Хадию и хотела что-то сказать, но муж взял ее за руку и повел в том же направлении, в котором удалилась семья Мура.

– Мне жаль, что все так закончилось, – сказала сестра-близнец. – Вы должны были дать ей то, чего она больше всего хотела. Думаю, что теперь вам это ясно. – И она тоже ушла.

Вскоре Сальваторе остался вместе с Ажаром и его дочерью у свежей могилы. Он не хотел, чтобы маленькая Хадия слышала то, что он хотел сказать ее отцу. Она и так уже всего наслышалась, и ей совсем не надо было знать, что ее отца в чем-то подозревают.

– …Тебе надо понять некоторые вещи, Сальваторе, – так Цинция начала свой рассказ на пьяцца Сан Микеле. – В кишечнике этой женщины была обнаружена очень странная вещь. Об этом никто не хочет говорить, но называется она биопленкой.

– И что это такое? Это может причинить вред?

– Это колония бактерий, – сказала Руокко и сложила свою руку лодочкой, как будто пытаясь пояснить свои слова. – Состав этой колонии был абсолютно уникальным. Он был… Сальваторе, он был тщательно подобран. Он не должен был находиться в ее кишечнике, это ты должен понять, мой друг. Он вообще не должен существовать. И в то же время они – бактерии – должны быть в желудке каждого человека.

Сальваторе совершенно запутался. Они не должны были быть в кишечнике. Они не должны были существовать, но в то же время они должны быть. Что это еще за медицинская загадка?