Отметим, что рассказ писался во второй половине восьмидесятых – в то самое время, когда на Н. Щелокова (он застрелился в декабре 1984 года) в советских СМИ начали выливать ушаты грязи. Поэтому «ушат» от Нагибина был вполне закономерен. И тот же Юлиан Семенов в своей повести «Тайна Кутузовского проспекта» эту версию опровергает следующим образом:

«– Помнишь артистку Зою Федорову?

– Это которую Щелоков уконтрапупил?

– Кто это тебе сказал?

– Так Нагибин в „Огоньке“ напечатал, неужели не читал?

– Читал. Писатель в книге на все имеет право, на то он и отмечен искрой божьей. Так вот, Хренков этот меня интересует именно в связи с Зоей Федоровой.

– Верно, государственная мафия – это страшно. Только при чем здесь смерть Зои Федоровой? Я читал в „Огоньке“, как у нее Щелоков кольцо забрал после того, как адъютант ее шлепнул.

Костенко отрицательно покачал головой.

– Нет, Игорь, это все на поверхности. Слишком просто. Покойница устраивала левые концерты, тогда актерам очень мало платили, надо было вертеться. Данные об этом в ее деле лежали, хватало на то, чтобы арестовать и провести дома обыск. Вот тебе камушек и тю-тю – без мокрухи…»

Теперь самое время перейти ко второй версии.

2) От Юлиана Сменова

Она не менее экзотическая, чем у Нагибина, хотя сильные мира сего в ней не участвуют. А строится она на следующем факте, который сообщает Семенов. Цитирую:

«…Опрошенный тем же инспектором Карасевым друг Федоровой – они вместе работали на картине „Иван Никулин, русский матрос“ в сорок третьем году еще – утверждает, что Виктория за свою книгу получила в Штатах двести двадцать пять тысяч долларов, ни в чем не нуждалась. У одного из допрошенных писателей проскочило утверждение, что во время поездки к дочери Зоя Алексеевна намеревалась обратиться в суд с иском к отцу Вики адмиралу Тейту – он вроде бы использовал ее откровения, опубликовав их без ее на то согласия: в случае положительного решения суда она бы получила сто тысяч долларов неустойки…»

Откуда взял эти факты писатель, неизвестно. Зато известно другое. Позволю себе еще одну цитату – на этот раз из книги «Дочь адмирала». Она заканчивается следующим пассажем: «Джексон Роджер Тейт умер от рака 19 июля 1978 года в возрасте 79 лет. Он принимал деятельное участие в работе над той частью книги, которая касается его лично. Он успел прочесть первую половину рукописи, но не дожил до выхода книги в свет».

Из этого вытекает вопрос: как Федорова могла подать в суд на своего бывшего возлюбленного, если книга вышла после его смерти – в 1979 году? Или она собиралась это сделать до ее выхода? Но в любом случае Семенов строит свою версию убийства актрисы именно на этой истории. А именно. После выхода «Дочери адмирала» некий сотрудник МГБ – Сорокин (он же Хренков), который вел уголовное дело Федоровой в 1947 году и мучил ее на допросах (в 1957–1965 годах он отсидит за это в тюрьме), в брежневские годы создал некую Систему – мафиозную структуру, которая занималась разного рода экономическими преступлениями. У этой Системы были выходы на высшие сферы, она имела своих боевиков, которые могли устранять людей по приказу Сорокина. И вот последний, зная об успехе «Дочери адмирала», решает написать свою книгу на эту же тему и хорошо на этом заработать. Читаем у Ю. Семенова:

«…В ресторане Дома кино к нему за столик и подсела Зоя Федорова – чуть пьяненькая, глаза сужены тяжелой яростью: – Ну, здравствуй, следователь! Давно я этой встречи ждала. Не отрывая глаз от лица Федоровой, он тогда сказал:

– Да и я сюда не просто так пришел, я с вами повидаться пришел. Нет, я не стану сообщать вашим приятелям о наших с вами собеседованиях про них всех – забыли, небось, как мы о вашей подруге беседовали? О Борисе Андрееве? О третьем, что за столиком вашим сидит, Жженов, кажется? Могу напомнить. Архивы у меня, пленочки держу дома, голос-то у человека не меняется – если только не рак горла.

Он заметил, как обмякло тело женщины и в глазах появилось что-то темное, словно кто перед лицом одеялом взмахнул; значит, угадал, попал в точку страха.

– Я никого не закладывала, – сказала Федорова потухшим голосом. – Как вы это из меня ни выбивали…

Сорокин расслабился:

– Фамилию мою запамятовали?

– Имя помню: Евгений Васильевич.

– Это не имя, Зоя Алексеевна, это псевдоним. Кто ж свое настоящее имя арестованному открывает? Хотя не важно, зовите как угодно. Вы действительно никого не предавали: один на один могу вам это подтвердить. Но ведь пленочку можно настричь так, что и не отмыться. Мы людям верить не умеем, мы документам приучены верить. Так вот, давайте-ка мирно и дружно перенесем наш разговор на тот день, который вас устроит. У меня к вам серьезное деловое предложение, Зоя Алексеевна. Насколько мне известно, вы в Америке процесс против адмирала Тейта то ли проиграли, то ли не начали, а на кону, как мы слыхали, большая сумма стояла. Вот у меня и возникла идея: почему бы нам с вами не написать книжечку „Палач, адмирал и жертва. Диалог трех жертв двух Систем“? Не отказывайтесь сразу, не надо. Я после смерти Сталина был, как понимаете, демобилизован, работаю в Академии наук, кандидат, есть свободное время и друзья, которые могут предложить выгодный контракт. Не рубите сгоряча, Зоя Алексеевна, подумайте. А я к вам загляну, если разрешите. Дня через два. Хотите – вы ко мне, оставлю адрес. Я вам про ту пору много могу рассказать – с этой стороны баррикады. А вы – с той. Чем не сенсация? И про адмирала у меня сенсация припасена, верьте слову, – обеспечите дочь и внука на всю жизнь.

И когда через два дня, собрав через свои старые связи всю информацию о Федоровой, ее дочери, о том, что, находясь в отказе, актриса была на грани срыва, он пришел к ней, предварительно обложив квартиру наблюдением, она ему дверь открыла; не сразу, правда, таясь какое-то мгновение около замка, ощущая бессильный, душащий страх, но – открыла все же. Палач, если он настоящий палач, навсегда входит в плоть и кровь жертвы, превосходством своим входит, ибо долгие месяцы он был ее всевластным владыкой, а такое никогда не забывается.

Включив воду в ванной, Сорокин тогда начал первым наговаривать на магнитофон, изредка поднимая глаза на Федорову (она была в синем платье, туфли с замшей, даже грим наложен, молодец старуха, не сдается, женщине и умирать-то надо молодой):

– Да, я палач, – по должности и званию. Я расскажу про то, через что мне пришлось пройти, прежде чем я приказал ввести в мой кабинет гордость советского кинематографа Зою Федорову – глаза громадные, распахнуты миру, ямочки на щеках, растерянная улыбка, известная в стране каждому, – дважды лауреата Сталинской премии, звезду экрана, королеву мальчишеских грез…»

Короче, Сорокин и Федорова стали вместе писать книгу. Впрочем, не писать, а наговаривать на магнитофонную ленту. Потом Сорокин обрабатывал эти записи у себя дома – переносил их на бумагу. А привести все это в божеский вид должен был писатель Борис Пшенкин – талантливый, но спивающийся литератор.