Они пролистали уже половину альбома, когда Лавди объявила:

– Все, этот набросок последний. Дальше пока пусто. – И она торжественным взмахом руки открыла последнюю страницу. – А это я. Гас нарисовал меня.

Пояснять не было необходимости. Лавди была изображена на фоне моря, сидящая на вершине какой-то скалы, босая, в выцветшем розовом бумажном платье, с растрепанными ветром темными вихрами. И Джудит увидела, что здесь Гас отступил от буквального копирования и воспользовался правом художника на преувеличение – руки, ноги, тонкую шею модели он удлинил, еще более заострил худенькие плечи, подчеркнул изящную небрежность позы. Благодаря этому ему каким-то образом удалось передать самую женственную сущность Лавди – ее хрупкую уязвимость, сладостную нежность. И все вдруг стало на свои места, Джудит поняла, что чувство, связывающее Гаса и Лавди, не одностороннее, как она считала вначале; этот миниатюрный портрет был создан с любовью, и Джудит вдруг почувствовала себя бесстыдным соглядатаем, который вторгся в таинство наиболее интимной близости.

Повисло молчание. Джудит слышала, как будто в отдалении, голоса разговаривающих между собой Афины и Руперта. Афина плела венок из маргариток. Потом Лавди заговорила:

– Тебе нравится, Джудит?

Джудит быстро закрыла альбом и стянула его резинкой.

– Правда хорошо?

– Очень хорошо.

Она подняла глаза и увидела, что Гас наблюдает за ней. На долю секунды она ощутила удивительную близость и взаимопонимание с этим человеком. «Ты поняла. Я знаю, что ты знаешь. Не говори ничего». Он молчал, но эти слова проникли в ее сознание, словно телепатическое послание. Она с улыбкой перекинула ему альбом, и он поймал его, как будто принял мяч в крикете.

– Более чем хорошо. Просто блестяще. Лавди права. Спасибо, что позволили мне взглянуть.

– Не стоит благодарности.

Отвернувшись, он потянулся за своим пиджаком, и чары рассеялись, минута волшебства прошла.

– Это просто хобби. – Он спрятал книжицу на место. – Мне бы не хотелось добывать таким образом хлеб насущный.

– И все-таки, держу пари, ты предпочел бы стать художником, а не инженером, – заявила Лавди.

– Я могу быть и тем, и другим.

– В любом случае – я не думаю, что тебе придется голодать на каком-нибудь чердаке.

Он засмеялся, качая головой:

– От тюрьмы да от сумы не зарекайся…

Где-то в доме хлопнула дверь. Афина с цветочным венком в руках подняла голову:

– Должно быть, это наконец Эдвард. Господи, почему он так долго? Я просто погибаю от жажды.

Эдвард. Удивительно, но на какое-то время Джудит забыла о нем. А теперь все мысли о Гасе и Лавди вылетели у нее из головы. Она увидела, как из открытых дверей вышли двое – Эдвард и Джереми, оба несли перед собой по подносу с бутылками и стаканами. Она смотрела, как они шагают по залитому солнцем летнему лугу, смеясь какой-то шутке. Сердце ее замерло от счастья, тело рвалось кинуться к Эдварду навстречу, и это был момент абсолютного прозрения. Она любит его, всегда любила и никогда не перестанет любить. И еще у нее есть для Эдварда восхитительная новость… только для него. Она сделает ему чудесный подарок, за который дорого заплатила, и будет смотреть, как он его открывает. Но это потом… когда они останутся наедине. А сейчас, в эту минуту, достаточно было просто смотреть, как он приближается, шагая по траве.

Гас поднялся и принялся освобождать на столе место для подносов. Руперт благоразумно решил остаться на месте, изящно раскинувшись длинным телом в шезлонге и полузакрыв от солнца глаза.

Наконец подносы с веселым стуком опустились на стол.

– Боже, какая тяжесть! – охнул Эдвард. – За вас отдуваемся, бездельники!

– Мы уже потеряли всякую надежду утолить жажду, – вместо благодарности сказала Афина. – Чем ты там занимался?

– Болтал с Неттлбедом.

– И Джереми с нами!.. Какой восхитительный сюрприз. Иди сюда, поцелуй меня.

Джереми не нужно было долго упрашивать.

– Это Гас. И Руперт. Джереми, ты поступил на флот. Наш храбрец. Мне не терпится увидеть тебя в форме… Итак, кто будет барменом? Умираю – так мечтаю о джине с тоником. Вы принесли льда?

Эдвард встал возле Джудит, загородив ей солнце. Она заглянула ему в лицо, встретила его голубые глаза, увидела белокурый локон. Эдвард оперся на распорки ее шезлонга и нагнулся поцеловаться с ней.

– Наконец-то ты приехала.

– Да, час назад.

Он улыбнулся и выпрямился:

– Что ты будешь пить?

В эту минуту ей не нужно было ничего больше. После того как все получили стаканы и расселись, встал вопрос о планах на день.

– Ясное дело, мы идем на пляж, – заявила Лавди. – По крайней мере, идем мы с Гасом, а вы смотрите сами. В пять часов вода поднимется до предела, будет здорово.

– Когда ты хочешь выйти? – спросила Афина.

– Сразу после обеда. Чем скорее, тем лучше. И возьмем с собой еды… Пожалуйста, пойдемте все с нами! – Она посмотрела умоляющими глазами на Руперта. – Вы ведь хотите пойти?

– Конечно. А ты, Афина?

– Не променяю это ни на что другое. Мы все пойдем. Кроме папчика. Пикники – не его стихия.

– И кроме твоей матери, – добавил Джереми, сидевший по-турецки на траве с кружкой пива в руках. – Она проведет сегодняшний день в постели.

– Приказ доктора? – улыбнулась Афина.

– Приказ доктора.

– Она не заболела?

– Нет, просто слегка переутомилась. Она будет спать.

– В таком случае давайте попросим Мэри присоединиться к нам. Возможно, она поможет с едой. Но мы не вправе рассчитывать, что миссис Неттлбед еще хоть пальцем шевельнет после того, как приготовит на всех нас обед. Да и в любом случае по воскресеньям после обеда она любит вздремнуть, и, кстати говоря, имеет на то полное право.

– Я помогу, – немедленно вызвалась Лавди. – У нас есть целая коробка шоколадного печенья, а миссис Неттлбед испекла лимонный пирог. Я видела его утром, перед тем как мы пошли в церковь.

– И еще надо заготовить море чая и лимонада. Наших замечательных псов тоже возьмем.

– Это уже напоминает военный поход, – заметил Руперт. – Так и жду, что мне прикажут рыть яму для отхожего места.

Афина хлопнула его по колену:

– О, что за глупости приходят тебе в голову!

– Или палатку ставить. Я в этом деле совершенный неумеха – они вечно у меня падают.

Афина засмеялась.

– А как насчет бивачных костров? Умеешь их раскладывать? Хотя, по зрелом размышлении, тебе не о чем беспокоиться: с нами идет Эдвард, а он в этих делах мастак.