– Да, – кричу, – это я!

Мне машут рукой:

– Садитесь в лодку, мистер Семмс, мы за вами!

Хватаю саквояж – вот она военная привычка – путешествовать налегке, и забираюсь в лодку. Она мягкая, будто действительно сделана из надутой кожи. Мы несемся в открытое море. Меня предупредили, что нас заберет корабль. Но где же он? Его не было, когда стемнело, и не может быть сейчас. И вдруг снизив скорость, наша лодка тыкается в то, что мне сначала показалось морским чудищем невероятного размера. Потом я понял, что это огромная субмарина, наподобие «Наутилуса», описанного Жюлем Верном. Почти на ощупь я перебираюсь на палубу подводного судна. Русские моряки поддерживают меня с двух сторон. Огромный черный корпус, надстройка в середине, небольшая, по сравнению с размерами корабля, поперек нее надпись по-русски и контур летящей чайки, так знакомый всем морякам, а также русский военно-морской флаг. Такой же косой крест, как и на нашем флаге, флаге Конфедерации, только цвета другие – синий крест на белом поле.

В надстройке открывается люк, и я забираюсь в чрево этого подводного Левиафана. Там меня встречает человек в форме синего цвета. На его погонах две полоски и три большие звезды. К своему стыду, я совершенно не разбираюсь в русских знаках различия и не смогу отличить сержанта от кэптэна.

Встречающий жмет мне руку и говорит:

– Майор Семмс, я командир подводной лодки «Северодвинск», капитан первого ранга Верещагин Владимир Анатольевич. Добро пожаловать на борт моего корабля! Мы рады приветствовать героя Конфедерации на борту нашего подводного крейсера.

– Мистер Верещьягин, – сказал я ему в ответ, – вы, вероятно, перепутали меня с моим отцом. Вот это самый настоящий герой Конфедерации.

– А не вы ли считались лучшим артиллеристом Юга? – ответил мне командир подводного корабля. – Не вы ли, попав в плен, организовали побег и служили вашей родине до самого конца? Нет, майор Семмс, я вас ни с кем не перепутал.

Я остановился и подумал: «Вот, как, моя слава, оказывается, бежит впереди меня. Меня уже узнают даже в далекой от моего родного Диксиленда России».

Пока мы разговариваем, мимо нас матросы пронесли свернутый мокрый тюк и небольшой ящик. Как я понимаю, это то, что осталось от той лодки, после того как из нее выпустили воздух. Чудеса вокруг размножаются, как кролики, я даже перестаю им удивляться, только киваю им при встрече, как старым знакомым. Наверное, я сошел с ума, я не знаю.

Командир задраивает люк, и мой трансатлантический вояж начинается. Как бы между прочим, мне сообщают, что наше путешествие пройдет на глубине трехсот футов со скоростью тридцать узлов. В черной глубине океана мы совершенно защищены от любой непогоды, так что путешествие будет быстрым и приятным. Меня высадят в указанной точке побережья через четверо суток, после чего у меня будет две недели на то, чтобы выполнить все поручения моего отца и мистера Тамбовцева. По истечению этого срока субмарина будет ждать меня в указанном месте еще в течение четырех дней…

Я подумал: «Сроки жесткие, но всё можно успеть сделать, особенно с четырьмя днями в запасе».

5 июля (23 июня) 1877 года, утро. Константинополь. Дворец Долмабахче

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев

Как говорится, не было печали, да черти накачали. Сегодня утром ко мне на прием наконец-то прорвался месье Жюль Верн. Три недели он как неприкаянный слонялся по Константинополю, все больше и больше становясь похожим на охотничью собаку, взявшую след. Все это время он жил в гостинице и бомбардировал канцелярию дворца Долмабахче прошениями об аудиенции. Поскольку представлялся он как чрезвычайный и полномочный посол президента Франции Мак-Магона, то все его цидули улетали в корзину, а просителю заявлялось: «Месье Верн, приходите завтра».

Дело в том, что на Малом Совете Югороссии, который состоял из контр-адмирала Ларионова, полковника Бережного, полковника Антоновой, вашего покорного слуги и поручика Никитина, как представителя гражданской администрации, было решено не иметь дел с нынешней французской администрацией Мак-Магона. Ну и соответственно и с кланом Ротшильдов, для которых Мак-Магон, как и все власть предержащие, являлся всего лишь ширмой.

Но Жюль Верн, видимо, о чем-то наконец догадавшись, свою последнюю челобитную написал так: «Месье Жюль Верн, француз, писатель, журналист и авантюрист, просит частной беседы у канцлера Югороссии месье Александра Тамбовцева».

Вчера вечером он отнес эту бумажку в нашу канцелярию, а уже рано утром посыльный принес ему в гостиницу положительный ответ. Отказать во встрече «ПИСАТЕЛЮ и ЖУРНАЛИСТУ» Жюлю Верну у меня не было никаких объективных причин.

Аудиенция была назначена на утро, когда солнце только-только отрывается от горизонта и его лучи еще не жгут, а лишь нежно гладят кожу. Это ближе к полудню оно растопит свою кочегарку, изливая на землю потоки изнуряющего зноя. Даже как-то непривычно видеть в такую погоду пустыми замечательнейшие пляжи в окрестностях нашей новой столицы. Нам еще предстоит внедрять в высшее общество понятия о пользе солнечного загара и морского купания, Да, и туризм – неплохой бизнес. Чем мы будем хуже Ниццы или нынешней Антальи…

К небольшой увитой виноградом беседке, в которой был накрыт скромный столик для завтрака на двоих, мы с месье Верном подошли почти одновременно. Никаких случайностей или чудес. Просто когда писатель предъявлял на КПП приглашение и пропуск, у меня в комнате раздался телефонный звонок с сообщением о прибытии визитера. Пока посыльный вел гостя по тенистым дорожкам сада, я еще раз пробежался расческой по коротко подстриженным волосам, придирчиво оглядел себя в зеркало, поморщился, увидев мешки под глазами (опять ночью прихватило сердце), и вышел в сад.

Рукопожатие великого писателя было крепким и энергичным.

– Месье Тамбовцев, – заговорил он по-английски, – попав в Константинополь, я был восхищен и огорчен одновременно. Восхищен тем, как вы сумели воплотить в жизнь даже самые смелые мои фантазии, и огорчен тем пренебрежением, которое было оказано мне, как послу Франции. Неужели моя страна недостойна даже просто уважения?

– Месье Верн, будьте любезны – присядьте, – ответив французу, я указал на легкое плетеное кресло, стоящее напротив, – у нас, у русских, есть выражение – «в ногах правды нет».

– Спасибо, месье, – Жюль Верн присел прямо напротив меня, – я был восхищен, с каким изяществом и вежливостью обходились со мной работники вашей канцелярии. И особенно работницы. Скажите, месье Тамбовцев, где вы нашли столько очаровательных мадемуазелей?

Мой гость имел в виду женский персонал дворцовой канцелярии. Это наш пилотный проект, курируемый на самом верху. Необходимо создавать гражданскую администрацию, а также необходимый для ее существования кадровый костяк и инфраструктуру. Пока для неотложных нужд гражданского управления и в помощь поручику Никитину – у нас его все чаще называют губернатором – были мобилизованы несколько десятков бойцов и сержантов, имеющих склонность к такого рода занятиям. Но это был временный выход из положения. Наш адмирал считает, что не мужское это дело корпеть над бумагами, вести картотеки и улыбаться посетителям.