— Может, мы все в конце концов освободимся от короля, — мрачно заключил Джон.

Джон ни за какие деньги не мог найти комнаты в гостинице вблизи Вестминстера. Он не смог снять даже койку. Он не нашел даже койку на двоих. В Лондоне сдавали места для ночлега в стойлах и на сеновалах, потому что в город стекались сотни и тысячи жаждущих посмотреть на то, как будут судить короля.

Если бы в народе действительно существовала хотя бы половина той симпатии, на которую король с такой уверенностью рассчитывал, то начался бы бунт, или, по крайней мере, членов суда запугивали бы. Но среди мужчин и женщин, которые набивались в город как селедки в бочку, не было гнева. Царило ощущение того, что они стали зрителями необычайного, примечательного события, что они в полной безопасности расположились в первых рядах перед сценой, чтобы наблюдать за катаклизмом. Они были птичками, порхающими над землетрясением. Они были рыбами, плещущимися в водах потопа. Происходило самое худшее из того, что могло случиться в королевстве, и они наблюдали за происходящим.

Как только толпа почуяла вкус истории, не осталось ни малейшего шанса на то, что они смогут противостоять искушению. Они собрались увидеть самое примечательное событие за самое необычное десятилетие и хотели разойтись по домам только после того, как увидят это. Поворот симпатий в сторону короля, что могло бы привести к соглашению с парламентом и возможности для Карла снова спокойно почивать в своей постели, оставил бы у толпы, даже у роялистов, ощущение того, что их обманули. Они съехались посмотреть, как будут судить короля. Большая часть из собравшихся даже готовы были признать, что они приехали посмотреть, как королю отрубят голову. Меньшее стало бы разочарованием.

Джон дошел до Тауэра и постучал в дверь Френсис, восхищаясь черным морозником, который она посадила у входа.

— Мой? — спросил он, когда она открыла дверь.

Френсис обняла его.

— Конечно. А ты разве не заметил, что тебя ограбили?

— Я не так часто бываю теперь в саду, — ответил он.

Это утверждение свидетельствовало о глубоком расстройстве, в котором он пребывал, и она сразу же прочитала эти признаки.

— Король?

— Я приехал, чтобы быть на процессе.

— Лучше бы ты не приезжал, — откровенно сказала она, заводя отца в маленький холл, а потом в гостиную, где в камине пылал небольшой костерок из угля.

— Я должен, — коротко сказал Джон.

— Ты переночуешь у нас?

Он кивнул.

— Если можно. В Сити не найти ночлега, а я не хочу возвращаться домой.

— Александр тоже собирается идти, а я не хочу этого видеть. Я помню тот день, когда король приехал к нам в Ковчег и я увидела его и королеву. Они оба были тогда такими молодыми и такими богатыми. Они были укутаны в шелка и меха горностая.

Джон улыбнулся, вспоминая маленькую девочку, упорно сидевшую на стене, пока пальцы у нее не посинели от холода.

— И ты хотела, чтобы он назначил тебя следующим садовником Традескантом.

Она наклонилась и поворошила угли, пока они не вспыхнули.

— Просто не верится, как все изменилось. Я уже не собираюсь становиться садовником, но мне невозможно поверить в то, что короля может не быть.

— Сейчас ты могла бы стать садовником, — предложил Джон. — Похоже, в эти странные времена все возможно. Есть женщины-проповедники, и в армии были женщины. Сотни женщин занимались делами своих мужей и отцов, пока те были на войне, а многие работают и до сих пор, потому что их мужчины так и не вернутся домой.

Френсис серьезно кивнула.

— Я благодарю Господа, что работа Александра была здесь и что Джонни был слишком молод и попал на войну только в самом конце.

— Воистину так, — тихо сказал Джон.

— Как все это воспринимает Джонни? Тяжело ему?

— Это и неудивительно, — сказал Джон. — Я не разрешил ему ехать сюда, чтобы видеть, как все закончится. Но сам я должен это увидеть.

— Ну, что ж, — уже веселее сказал она. — Я пошлю в пекарню за обедом для тебя. Если ты хочешь занять место в зале суда, завтра тебе придется встать пораньше.

Суббота, 20 января 1649 года

Александр и Джон вместе отправились в Вестминстер. Процесс должен был состояться в Вестминстер-холле, открытом для публики. Эту самую публику завели в загончики, выгороженные в зале, чтобы исключить возможность нападения на судей или попытки освободить короля. Только богатые зрители получили возможность расположиться на галереях, опоясавших холл по боковым стенам. Джон и Александр предпочли толпиться в общей массе.

— Как в партере театра, — пожаловался Александр, которого пихали и толкали со всех сторон.

Галереи начали заполняться к полудню, и, когда опоздавшие попытались пробиться вперед, в холле возникла яростная давка. Традескант и Александр боролись за то, чтобы удержать свои места, а всеобщая толкотня была близка к тому, чтобы превратиться в выталкивание народа из зала. Тут открылись двери, и вошли судьи.

Прежде всего, внесли меч и жезл,[34]затем свое место занял лорд-председатель городского совета Брэдшоу, по обе стороны от него сидели советники по юридическим вопросам. Большая черная шляпа председателя была низко натянута на уши. Александр Норман ткнул Джона под ребра.

— У него в подкладке железные пластинки, — прошептал он. — В этой шляпе. Он боится, что какой-нибудь роялист выстрелит в него, пока он там сидит.

Джон фыркнул от смеха и посмотрел туда, где как раз вошел Кромвель с непокрытой головой и безжалостным лицом.

— Этим человеком можно восхищаться, — сказал Джон. — Уж если кого-то тут и застрелят, так это его.

Зачитали обвинение. Брэдшоу кивнул, давая разрешение ввести подсудимого в зал.

— Ты в порядке? — спросил Александр. — Ты страшно побледнел.

Джон кивнул, не сводя глаз с южных дверей.

Вошли солдаты и оттолкнули назад толпу, расчищая путь для красного бархатного кресла, которое внесли и поставили перед судьями. Затем появился король. Он был одет с ног до головы в роскошные черные одежды — черный жилет, штаны и мантию. На плече сверкала серебряная звезда Ордена Подвязки.[35]Он не смотрел на толпу, он едва взглянул на судей. Он прошел через толпу, высоко держа голову, с несколько театральной царственной осанкой. Его изукрашенные каблуки стучали по доскам пола, в руке он держал трость. Он сел в красное бархатное кресло спиной к публике, шляпа твердо сидела на голове, будто он собирался посмотреть представление во дворце Отлендса.